Молчать о потерях - испытанный, не Шабалкиным изобретенный, военный прием. К нему прибегали и прибегают тогда, когда не хотят приободрять противника, преуспевшего в сражении, с одной стороны, а с другой, масштабом потерь не угнетать дух в своем стане. Значит, в Чечне в сражениях федералы преуспевают настолько редко, что сокрытие истинных потерь для Шабалкина и его начальников стало уже, ни много, ни мало, а целым мировоззрением (что и означает, по Ожегову, слово "кредо").
Российские генералы и лучший их представитель Шабалкин так видят мир: о погибших - ничего. И своя, генеральская, логика в таком мировоззрении, безусловно, присутствует. Наличие погибших осложняет жизнь генералов и иногда (очень, правда, редко) мешает их карьере. Как, скажем, осложняют жизнь токаря запоротые детали. Если мировоззрение токарю позволяет, то он пытается скрыть от мастера брак, выбрасывая его вместе со стружкой. Этот токарь и генерал Шабалкин со товарищи - родственные души. Различие одно: первый отправляет в отвал железо, вторые - людей.
В царской России тоже не особо церемонились с "мертвыми душами". Пропагандистский подход и тогда встречался: увеличить потери неприятеля, уменьшить свои - "святое" генеральское дело. Но тогда, а особенно начиная с царствования либерального монарха Александра II, об участи служивого можно было узнать из газет. Списки погибших, тяжело раненных и даже пропавших без вести публиковались в "Русском инвалиде", "Русских ведомостях", "Русском слове", "Морском сборнике" и прочих изданиях. Правда, на страницы печати попадали в основном имена офицеров, нижние чины упоминались только в случае совершения ими подвига. Даже провальная русско-японская война не наложила печать молчания на уста прессы. Один пример: после Цусимы "Морской сборник" публиковал в специальных выпусках полный перечень погибших, раненых и пропавших без вести офицерах, сверхсрочнослужащих и даже нижних чинов 2-й эскадры.
Манеру врать на государственном уровне о своих военных потерях взяли большевики. Именно они сразу же, еще в 1918 году, засекретили все сведения о потерях. С тех пор представление о том, как складываются дела на театре военных действий, советский обыватель черпал из слухов, довольствуясь собственными фантазиями, мысленно умножая и деля официальную цифирь, в зависимости от того, шла речь о наших потерях или потерях противника. Так было в финскую, так было в Отечественную, так было в афганскую. Так стало и в чеченскую.
Но что любопытно, в самом начале второй чеченской кампании Сергей Ястржембский прилюдно обещал, что списки с именами погибших будут публиковаться в открытой печати. Все еще только начиналось (и будто бы неплохо) и Кремль полагал, что ни чем не рискует, идя на столь беспрецедентную открытость. Но вскоре реляции с поля боя стали все более мрачными, пошел поток из Чечни с "грузом 200" и открытость быстренько превратилась в закрытость. А закрытость, как водится – во вранье.
Так что кредо генерала Шабалкина имеет глубокие корни, уходящие в зловонные глубины большевистского агитпропа. И, что характерно для нашего времени, он этим гордится.
