Один человек разместил свои стихи в Интернете. Он был удивлен немало тем, что за два года никто так и не посетил его сайт.

– Ничего удивительного, – сказал я ему. – С таким же успехом вы могли поместить свое имя в телефонный справочник. Не удивительно, если бы только поэтому вам никто не позвонил бы.

Собственно говоря, что такое Интернет? Это информационная демократия. Нам кажется, что это все. А на самом деле это ничего. Как всякая демократия, она предполагает большой спектр махания руками в пустоте. – Большой спектр возможностей, которые никогда не реализуются.

С таким успехом можно внушить себе мысль, что от вас что-то зависит во время всеобщего голосования. Например, что именно вы избираете президента. На самом же деле это примерно то же самое, что внушить себе, что хвост вертит собакой. Или котом.

Кто кем крутит?

Дело в том, что всякая демократия предполагает игнорирование участвующего в ней.

Вы приходите в Гайд-Парк и говорите то, что вам вздумается, но вас никто не слушает.

Вы издаете книгу за свой счет и пишите все, что хотите, но вас никто не читает. Вы помещаете своих тексты в Интернете, но никто их читает.

Вы голосуете за кого-то, но от вас ничего не зависит. Больше того, к своему ужасу, вы сами начинаетесь меняться оттого, что участвуете в политической алгоритмистике – в выборах, обсуждении политических проблем в средствах массовой информации, как это хочет власть, в конфликтологии.

Я думаю, демократия предполагает в такой же степени пользование своими правами, сколь и игнорирование тех, кто этими правами пользуется. Демократия предполагает также манипуляцию гражданами, которым кажется, будто они участвуют во власти: на самом же деле это власть участвует в них.

Ибо чем больше человек при демократии участвует в политической игре, тем сильнее его сознание зомбируется. Власти же остается «нажимая кнопочки», давить на ту или другую доминанту в человеке, чтобы подчинить его себе, используя те алгоритмы, которые себе внушил человек. Я бы сказал, это классическая ситуация, когда хвост крутит собакой. Или, скажем чуть иначе – когда собака вертит своим хозяином. Путем манипуляций власть создает себе «правильный народ, который ее же выбирает.

Происходящее с нами в России в последнее время – подтверждение этой мысли. Власти удалось создать, говоря словами президента «правильный народ». Иначе говоря, ей удалось решить задачу любой тоталитарной власти, – спроецировав себя на народ. Собака надела тапочки, взяла поводок и принялась водить нас на поводке.

Решайте сами, кто кем или чем крутит.

Демократизация – косметический ремонт в обществе, которое ухудшается

Изложу мое кредо демократизации.

Я считаю, что переход к демократии имеет смысл только в таком обществе, в котором человеческие отношения улучшаются. В обществе, где отношения ухудшаются, переход к демократии равносилен к переходу к псевдоправлению, которое становится лишь маской для ухудшающихся человеческих отношений, и тогда от имени демократии принимаются манипулировать людьми.

Я считаю, что в России переход к демократии начался в самое неподходящее время. Он начал происходить в период, когда человеческие отношения стремительно ухудшились. Это конец 80-х и начало 90-х годов.

Перейти в таком обществе к демократии – это то же самое, что делать косметический ремонт в доме, который требует капитального ремонта. Позднее социалистическое общество нуждалось не в мгновенной политической демократизации, создании многоцветных партий, которые были высосаны из пальца, и не в раздувшихся, как желчный пузырь, СМИ, вбрасывавшие в общество то одну, то другую порцию желчи, которая действовала на него губительно, и уж тем более не к мгновенному переходу к рынку. Маркетизация и демократизация – в этом-то все и дело – вещи не совместимые. По крайней мере, в одном времени. Ни одна страна в мире не переходила к рынку в условиях демократизации, или не переходила к демократизации – в резкой маркетизации всех сторон жизни.

Это мы только внушили себе такую глупость, что демократия и рынок одно и то же и могут вводиться одновременно. На деле это привело к хаосу. К тому, что маркетизации, «орыночвлению» подверглись органы политической власти, и в стране возникла политическая барахолка. – Под видом демократии. Рынок создал такое количество грязи, которая вошла в кровь молодой демократии. Мгновенная демократизация разрушила всю основу власти, все федеративные отношения и вовлекла остатки правящего аппарата в систему рыночного передела, когда сама власть сделалась предметом рыночной торговли.

Если это рынок, то я не знаю тогда, что такое барахолка политическая, или хитрушка. Это была ошибка. Я думаю, что позднее социалистическое общество нуждалось не в мгновенной политической демократизации, – она потом схлопнулась, – а в длительном реформировании и совершенствовании человеческих отношений. Кстати, это идея Горбачева. Это перестройка. Именно перестройка, а не демократизация. Я считаю, что мы упустили большой шанс, отказавшись от реформирования общества и пойдя по пути легкой демократизации. Все закончилось тем, что остатки демократии сейчас приходится свертывать, и вместо ненавистной авторитарной модернизации, которой так боялись в восьмидесятых, возникла управляемая демократия.

Все возвратилось к тому, что было, только в худшем виде. Управляемая демократия отличается от авторитарной демократизации тем, что в ней возникли институциональные демократические элементы, которые, тем не менее, подвергаются выхолащиванию, псевдоморфизации. При авторитарной демократизации таких элементов еще не возникло, но есть очень сильная тенденция к их возникновению, которая постоянное сдерживается властью. Потому авторитарная демократизация – это еще чистота в идеалах, но управляемая демократия – отказ от идеалов. При постепенной демократизации люди верят в демократические идеалы, но на стадии управляемой демократии – отказываются от этих идеалов. В институциональной сфере мы сейчас видим полный апофеоз демократии, – демократический локомотив, долго набиравший обороты, разогнался, как ни странно, только при Путине. Все демократические институты в России наличествуют, но они подменены. Полным ходом работает парламентаризм, но он не действует. Есть свободная пресса, но ее нет. Есть пустоцвет гражданских организаций, но гражданское общество медленно убивается мышьяком, который вставила ей власть.

Именно при демократии у нас сейчас больше всего вырождается нация (говорить об этом, кстати, первыми стали патриоты, перед которыми я снимаю шляпу). При демократии вырождаются демократические основы жизни. Вырождается не народ, а сам тип человека, способного к самостоянию, который был при социализме. (Я все больше склоняюсь к тому, что социализм был последней формой нации, тогда как демократия стала ее исчерпанием).

Кстати, именно развитие социализма создало в стране преддемократическую обстановку, социалистические ценности заряжали своей энергией демократические. Так что социализм духовно подготовил демократизацию в нашей стране. Либерализм же – убил ее. И мы сейчас видим отвратительный вариант либерализма, который вылез из демократии словно червь. Это деспотический вариант либерализма, отбрасывающий демократию, в которой он развивался, просто за ненадобностью. Этот червь готовится надеть на себя корону, облечься в псевдомонархию, ему нет дела до демократии. Его цель одна – выкачивать из страны как можно больше. Раздавите гадину!..

Если общество достойное, то ему демократия не нужна

Думаю, что демократия – одна из худших форм, свидетельствующая о том, что общество находится в худшем состоянии.

Привожу следующую логику.

Если общество достойно, то в нем и монархия будет достойная, и аристократия будет достойная, и не понадобится чего-то еще. Если же общество недостойно, то и демократия в нем будет приукрашиванием того, что есть, – таково мое кредо демократии.

Я считаю демократию не нужной достойному обществу, и опасной – обществу не достойному.

В достойном обществе и царь достойный, и знать достойная. Такому обществу демократия просто не нужна, точнее демократические отношения содержатся в нем самом, имманентно.

Примеры таких имманентных демократических отношений можно видеть и в монархиях, и в республиках прошлых столетий. Англия долгое время оставалась монархической страной, но демократические отношения в ней развивались намного сильнее, чем в республиках. В России тоже была внутренняя демократичность общества, тогда как троне был монарх. Наша монархия в отдельные периоды истории (например, при дочери Петра- Елизавете, при ранних московских царях) была подлинно народной или соборной. –Именно про нее великий монархист Иван Солоневич написал книгу «Народная монархия». В Киевской Руси демократии формально не было, но там была благая народная республика, в которой все были равны – перед правдой и перед Богом.

Нынешняя демократия провозглашает равенство перед законом, но что оно стоит?

Имманентный демократизм, то есть демократичность людей, были и в советском обществе. Советские люди вели себя очень демократично, хотя не было никаких партий, никакого парламента и никакой свободной прессы. Не было прав человека – но было человеческое достоинство. Была вера в коммунизм и благо человечество, труд во имя общества, которые уравнивали всех.

Демократия, – российская демонократия, как ни странно, сожгла это, все сожгла. Она провозгласила частного собственника главным своим идеалом и отринула любое другое благо.

Дело не в форме правления

Все любят цитировать фразу Уинстона Черчилля о том, что демократия – плохая форма правления, но все другие формы правления, мол, еще хуже. Но это что значит хуже? Означает ли это, что демократическая форма правления лучше от того, что другие формы правления хуже?

Дело не в форме правления, а в обществе, которое дает всем формам правления содержание. Повторю еще раз: достойному обществу не нужна демократия, ибо она в нем уже имеется. Остается лишь найти ту форму правления, которая соответствует его традициям. Дело не в том, чтобы цепляться за выборы, за многопартийность и парламентаризм. Как оказалось, ввести это нетрудно, но все это становится маской для диктатуры. Стремление к демократии – одно из самых больших заблуждений человечества. Она проистекает из веры в то, что народ – посредством своих представителей – может управлять государством. Хотя это то же самое, что считать, будто посредством телескопа можно управлять звездами.

Печальная идея состоит в том, что государством всегда управляет элита, она же аристократия, которая не выбирается, а избирается. Нужно заботится о том, чтобы она была здоровой. Выбирать элиту невозможно в принципе. Она кооптирует себя с помощью тех или иных процедур. Все равно элита выдвигает своих политических кандидатов на выборах, и в итоге мы имеем огромный паразитический политический класс, который манипулирует нами при помощи масс-медиа.

Всякая форма правления является аристократической уже по определению.

Аристократична и демократия, затрачивающая огромные средства, чтобы сформировать свой публичный политический класс, и монархия, которая рождается из знати, а также окружает себя знатью. Монархия без знати – это тирания, демократия без политической элиты – это охлократия.

Поэтому начинкой во всякой формы правления является аристократия, тайная или открытая. Правда, следует сказать, что не всегда открытая форма аристократии лучше, чем тайная, потому что открытая легальная аристократия – это власть знати, которая может быть в действительности олигархией, подавляющая истинный аристократизм.

Примеры такой знати, – которая является скорее олигархией среди аристократии, – хорошо известны. Это крупная знать лордов, подавляющая власть баронов; крупная польская власть, пытавшаяся подавить польскую шляхту; крупные аристократы в России, стремящиеся подавить достойных людей, в том числе и интеллигентов.

Тоска по аристократии

При формальной демократии, как в виртуальной игре, – все возможно, но ничто нереально. Это демократия фарса и постоянной насмешки над человеком, которому предлагается звонить в студию, зная, что он все равно не дозвонится. Или выбирать градоначальника, зная, что он никого не выберет.

Такая «демократия фарса» рождает у людей творческих тоску по аристократии, то есть по истинному влиянию на жизнь с помощью своих способностей. Не своим голосом – а своим умом. Своей духовной мощью. Своим авторитетом и знаниями. Таким людям не надо голосовать, – им надо действовать. Они живут по принципу, сформулированному Спинозой: «Наши права определяют нашими возможностями».

Если демократия субъективирует статус человека, делая из него нечто виртуальное, то аристократия, наоборот, объективирует сущность человека. Демократия наделяет человека правами, аристократия – реализует эти права. Аристократия – это реализуемая демократия, наделенная реальными возможностями.

Исторически всем демократиям предшествовали аристократии, последние были основой существования республик, в том числе и демократических. Демократия, лишенная аристократического стержня, быстро эволюционировала к охлократии, власти толпы или охлоса, а дальше все шло к тирании. Примеры тому – греческие тирании, возникшие через охлократию.

Толпа жаждет диктатора. (В отдельных же случаях толпа сама является диктатором, как в мрачные периоды Великой Французской революции).

В сущности, только аристократия, признающая права личности, но не народа, способна стать корнем, из которого вырастит здоровое дерево будущей демократии. Последнюю можно еще назвать имманентной аристократией. Но если в обществе нет аристократических начал, не будет начал и демократических. Не будет уважения к личности – не будет и уважения к народу. Не будет признания способностей – не будет, в конечном счете, и признания прав.

Поэт, издающий сборник стихов, не может довольствоваться лишь фактом издания их. Он желает жить при такой информационной аристократии, чтобы быть замечаемым в обществе, потому что ему нужно не просто иметь право, но и реализовывать это право.

Мыслитель хочет быть повелителем дум, а не просто вопиющим в пустыне, как это происходит в современном демократическом обществе. Мы все вопием в пустыне.

Всякий талант стремиться к неординарности, но не к той серости, которую предлагает демократия, дающая реализацию усредненным людям. Я думаю, демократия более монархична и тиранична, чем аристократия, поскольку создает себе холопов, наделенных внешними правами (это мы, кстати, видим в сегодняшней России), но не умеющими ими пользоваться. Истинная же аристократия (а не просто знать) задается вопросом: не в чем мое право, а что я могу?

Демократия чиновников и интеллигентов

Не хочу, чтобы мои рассуждения показались бы обыкновенным пижонством. Я не призываю свертывать демократию и вводить какую-то аристократию в России. Больше того, мне отвратительна сама идея знати, управляющая страной. Я – демократ по своим убеждениям. Но я вижу глубокую исчерпанность сегодняшней демократии.

Речь идет о глубокой исчерпанности демократической культуры и о том, что сегодняшняя демократия не соответствует себе самой.

Прежняя демократическая культура определялась во многом интеллигентской или аристократической культурой, благодаря которой обычные люди пользовались своими правами, – будучи теми, кем они казались себе сами, а не теми, кем они родились. Будь иначе, Ломоносов никогда не стал бы ученым, а Илья Муромец – боярином и правой рукой Владимира Красное Солнышко. Есть аристократия духа, и есть дух аристократии, дух знати. Мы говорим сейчас о достойных людях, а вовсе не о достойном происхождении. Порода бывает и у собак, но это не значит, что их следует объявлять графами и князьями.

Интеллигенция в советское время была нашей аристократией. (Под аристократией подразумевается не просто знать, но люди достойные, личности, способные брать на себя ответственность за происходящее в обществе). Интеллигентская культура «мелких рыцарей», духовной шляхты, противостоящей формальной аристократии – знати, начала складываться уже в период самодержавия.

Позднее ей на смену пришла извращенная культура новых русских, которая создала псевдолиберальное сознание. Кто же сейчас становится хранителем демократической культуры? Может быть, средний класс? Но он – миф. За все эти годы удалось создать лишь средний чиновнический класс.

Отсутствует средний класс в западном буржуазно-рабочем смысле, когда труд соединяется с собственностью, – то есть когда человек является и рабочим, и буржуа одновременно, высокооплачиваемым рабочим или владельцем ресторана, в котором он сам же работает. Такого среднего класса нам создать не удалось. Возник средний класс чиновников. (Да он, кстати, и был еще в брежневские времена, он был и в царские времена, да и когда его, спрашивается, не было?)

Чиновники, как показал опыт перестройки, тоже могут быть основой демократии. Они могут быть даже собственниками и образовывать своеобразный рынок. Но у чиновников своеобразное понимание демократии. Они рассматривают демократию – прежде всего – как систему своих чиновничьих отношений. В конечном счете – как систему бюрократического кооптирования одних чиновников другими в представительные и бюрократические органы власти.

Это так называемая «делегативная демократия», или демократия методом протокола, в которой одни чиновники двигают другими. Им кажется, что это естественно, но так дерьмо двигается по кишечнику. Такая демократия ведет к созданию корпорации, в которой все это движение происходило бы. Поэтому их идеалом является не всеобщая демократия, а «бюрократическая демократия» или партократия, в которой они начали бы выдвигать друг друга путем кооптаций и делегирования.

Когда-то такая кооптационная демократия существовала в виде КПСС. КПСС не была «партией, захватившей власть», как уверяли нас демократы, требуя ввести многопартийность. КПСС был самим государством, ставшим партией. Это была гибкая система управления государством посредством назначения партийных кадров. Внутри КПСС была делегативная демократия, которая идеально кооптировала чиновников снизу вверх, поднимая их по служебной лестнице, и также спускала их на руководящие работы. Это была не партия. Это был особый бюрократический строй, принявший вид партии.

КПСС был огромный собор, политическая церковь, витавшая над социумом подобно торнадо, поднимавшая из него лучшие управленческие кадры и опуская их вниз в виде директоров, администраторов, парторгов. Говорить, что эта партия захватила власть и не допускала к управлению страной другие партии, было неточным. КПСС не захватывала власть, – на момент, по крайней мере, когда я жил, – она в известном смысле и была самой властью в стране. Это была не «партия, захватившая власть», а партократия, то есть власть-партия. Сейчас, правда, сказали бы еще – партия власти. Но термин «партия власти» применим для узкой группы лиц, захватившей власть. Партия власти – это политбюро или любая другая олигархия. Про саму же партию точнее сказать, что она была властью, принявшей вид партии.

Между прочим, именно разрушение этой гибкой системы управления страной методом делегирования и партийного кооптирования привело к тому, что сейчас все возвращается к прежнему. Путин сейчас, как ни странно, решает задачу создания новой кооптационно-делегативной машины управления государством, пробуя то один, то другой вариант. Но для чего искать, если в стране существовала эта система управления государством?

Почему интеллигенция не стала партией?

Существовало два варианта развития и трансформации этой партийной системы. Первая – с переходом части «гибких» руководящих функций партии – КГБ, что началось при Андропове. Это означало превратить Комитет Государственной Безопасности из подпартийной исполнительской структуры в управляющую силу в обществе. Или в орден «меченосцев». Это – вариант СС Г. Гиммлера, который оттесняет партию фюрера НСДАП с руководящих позиций. (Правда, и в нацистской Германии эта задача не была решена. Претензия «аристократизировать КГБ», которую пытался реализовать Андропова, была еще менее состоятельной. Единственное, в чем преуспел Андропов, было введение кагебешников в милицейские отделения).

Второй вариант развития коммунистической партии состоял в передаче ее «всеобщих соборных» функций ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ. Интеллигенция тоже мыслила себя в то время как орден. Она была кастой в обществе, присвоившей медиакратические, идеологические, репродуктивно-образовательные, оценочно-критические и многие иные функции, которые были традиционной прерогативой партии большевиков. Но партия деградировала к тому времени, а интеллигенция все более выделялась из нее в нечто самостоятельное.

Используя информационные и медиакратические приемы, она с помощью слова собиралась управлять обществом, заменяя собой костеневшую партийную бюрократию. Как бы это выглядело, нельзя понять. Скорей всего, не имея опыта управления страной, но взявшись за рычаги власти, интеллигенция просто развалила бы страну, дезориентировав своими информационными ресурсами миллионы людей.

Между прочим, такой вариант начал сбываться в самый ранний период перестройки.

Гласность – это колоссальный желчный пузырь интеллигенции, который раздулся и начал вкачивать в общество желчь и критику (в частности, критику истории), морального «очищения» и какой-то странной «перестройки на своем рабочем месте», причем общество не понимало в этом ничего. Оно просто взвинтилось этой медиальной пропагандой и пошло рвать.

(Продолжу аналогию с желчным пузырем, коему я уподобляю гласность, – теперь его приходится удалять и жрать вместо него свиные таблетки. Вот вам последствия информационной гипердемократии).

Интеллигенция у власти – это Народные фронты; это Валерия Новодворская, повелевавшая с трибуны; это писатели, становившиеся вождями, и многое-многое другое. (К слову сказать, это интеллигент Аркадий Мурашев, назначенный начальником московского ГУВД, это схематист Гайдар, который голыми схемами начал приватизацию). При всем уважении к интеллигенции, я должен сказать, что она выступила в роли даже не кухарки, а проститутки, начавшей управлять государством.

Она изменила коммунистическим идеалам (из которых вся она вышла, с которых отпечатывались ее мировоззрение) и создала немыслимый сплав либеральных и социалистических, правильнее сказать корпоративистских, идей. Такое было только в России. Она взгромоздила либерализм на социализм, – либерализировало социализм – вместо того, чтобы «социализировать либерализм», как это делали любые нормальные интеллигенты в других странах. Она воспользовалась социалистическими фондами, чтобы создать маленький либеральный мирок.

Приведу обычный пример: интеллигенция воспользовалась созданными до нее газетами, редакциями, издательствами, чтобы превратить их в свою частную или корпоративную собственность. Проще говоря, присвоить. – (Скажем, взять созданное еще при Сталине «Новое время» и – используя помещение, редакцию, бесплатную типографию – создать новый либеральный журнал. Или орган Комитета защиты мира, с копеечной типографией, «Век ХХ и мир» превратить в новый журнал. Или – как Артем Тарасов – взять производственный хлам металлургии, никак не ценившийся, и продать его за миллион, и стать миллионером). Все бы так продавали! Все бы брали, что под руку подвернется, и приватизировали.

Самое отвратительное в нашей интеллигенции было то, что она не забыла во время перестроечной демагогии о себе. И ее «корпоративный либерализм», основанный на приватизации социалистических ресурсов, стал плавно превращаться в элитократию… Кончилось это полным исчерпанием интеллигенции и превращением ее в паразитический медиальный класс, завладевший «Останкино», который мы видим сегодня. Хотя это давно не интеллигенция, а обжиревшие остатки ее. Бюрократическому режиму она нужна только потому, что он сам еще не научился пользоваться медиальной машиной. Но учится…

Сегодняшняя медиакратия представляет собой особую информационную форму олигархии, творящую себя через информационное воздействие на людей. Обществом управляют медиа, масс-медиумы, которые варят ему «кашу для мозгов». Прямой олигархический способ правления невероятен сегодня, поэтому избрана форма управления обществом через информацию. А еще – через деньги. Деньги и информация схожи друг с другом. Деньги – это информация обмена и потребления, информация – это «деньги для души». При влиянии на общество через направляемую информацию и направляемые денежные потоки можно сохранить каркас демократического институционального правления, – прекрасно зная, что демократией все равно никто не может воспользоваться.

Что толку пользоваться выборами, если информация ложна и народ не может пользоваться своими выборами? Что толку в газетах, в телевидении, радио, если пробиться туда невозможно? Или в общественном мнении, если оно моделируется самой же властью? Что толку даже в письме, выражении своего мнения путем языка, если язык запрограммирован при помощи медиальных эффектов так, что им трудно воспользоваться. Ибо мы имеем дело с шаблонами мыслей, вне которых мысль перестает просто восприниматься. В таком постоянно управляемом через информацию обществе можно даже позволить писать все, – потому что воспользоваться правом писать все равно смогут только немногие.

Важнейшей формой влияния олигархии на общество является также образование. Оно репродукция общества. В нормальном обществе это отбор лучших и талантливых. Это обучение языку, ремеслам и наукам – в соответствии со способностями и задатками тех, кто обучается. Но в тоталитарном обществе все наоборот – образование превращается в способ манипулирования личностью, в выращивание детей в сосудах. В образовательных учреждениях репродуцируются посредственности. Люди неординарные, излишне талантливые устраняются под любыми предлогами. В итоге мы видим культ серости.

Школа превращается в полицию, выискивающую талант, чтобы его уничтожить.

Образование можно сравнить со средствами массовой информации, с той, впрочем, разницей, что оно влияет на общество не сиюминутно, а стратегически, на десять лет вперед – закладывая основы будущего мировосприятия человека. Причем наше образование, наши средства массовой репродукции проституированы не менее, чем средства массовой информации.

Худший вариант нашей интеллигенции

Случай интеллигенции представляет собой лучшее и – вместе с тем – худшее развитие гибкой системы управления.

Говоря по-другому, интеллигенция пыталась стать аристократией общества. Да она в некоторых лучших своих проявлениях и была единственной нашей аристократией, отбором лучших людей. Только вот я не понимаю, как при такой аристократической системе я не мог поступить в вуз. Как Окуджава мог назвать меня «бездарностью» и закрыть мне дорогу в Литинститут? Как – при элитистском отборе – Андрей Дементьев закрывал для меня свой журнал «Юность», – тот, в котором я много лет спустя стал постоянным автором и получил премию? Как – при «адекватном отборе» – меня выгнали из школы, а учителя говорили, что я «полный ноль»? Как психиатры-врачи, состоявшие из интеллигентов, предписали мне психиатрическое лечение, которое продолжилось четырнадцать лет?

Наконец, как редакция «Литературной газеты» выгнала меня, запретив подходить ближе, чем на триста метров, даже не понимая, что выкидывает своего будущего обозревателя? (И некто Удальцов, который делал это, потом тряс мою руку и говорил мне, что я «гордость его газеты». Отчего тряс, если его же детина Бачко, науськанный некоей Леной из отдела писем, ломал мне руку в приемной и стращал сообщить на меня на места в город Андропов, если я осмелюсь когда-либо в жизни осмелюсь появиться на пороге редакции. Так ведь вот появился – в качестве обозревателя).

Добавлю к этому, что наша интеллигенция фактически владела всеми культурными, всеми образовательными, всеми репродуктивными, всеми информационно-медиальными институтами в стране. Она всасывала в себе, точно осьминог, лучшую молодежь, делала «таланты» и «выдающихся писателей». И где же теперь они, эти таланты?

Один только Евгений Евтушенко потратил государственные деньги, чтобы дать дорогу сотням талантливых людей. Куда они, позвольте спросить, подевались? Где Ника Турбина? Где еще какая-то поэтесса?

Сам я познакомился с Е. А. Евтушенко в тот самый момент, когда он писал рецензию на творчество пятнадцатилетней девочки. Но где же та девочка? (Или может быть, я ошибаюсь, и она стала великой поэтессой?) Некто Дементьев говорил мне, что я – «графоман», бездарность и серость и к тому же «очень наглый молодой человек, а ну выведите его отсюда». А вот Вася Тузиков, говорил Дементьев, будет печататься, потому что он из комсомольской бригады. Позвольте узнать, где же теперь этот самый Вася Тузиков? Вы же отняли, Андрей Дмитриевич, государственные средства, отняли журнальную площадь, чтобы раскрутить этого Васю Тузикова, новый талант, распахнув ему двери в Литинститут, и закрыли их перед другими. Вот цена вашей молодежной культурной политики!

Ничего удивительного, что при такой интеллигенции у нас все перевернулось вверх дном, бездарности правят везде сейчас бал, а люди талантливые прозябают. (Кстати, «управляемая советская молодежь» мне напоминает сегодняшнее «управляемое российское общество» – похожий стиль выискивания «талантливых» людей и в итоге… плодение серости, одной за другой. Печатают, превозносят по эфиру, издают массовыми тиражами черт-те кого, а люди неординарные прозябают в неизвестности. И тех, кого медиакратическая машина поднимает вверх, она потом выбрасывает в хорошо перемолотом и расщепленном виде, – возьмите певицу Валерию, которую превратили в хрюшку. Возьмите проститутку Сорокину, которая вначале вроде была честной ведущей. Поистине – лучший путь вниз ведет через верх. Вас сначала поднимают, как торнадо, а потом бросают вниз. Всюду видны обломки людей.)

Интеллигенция была последним носителем аристократической культуры в нашем обществе. Но не были ли это мародеры аристократии? Актеры аристократии?

Без персоналистической или аристократической составляющей демократия, как показывает опыт, невозможна. Без аристократической культуры невозможна полноценная демократическая культура.

Даже в полностью «обезаристократированном» обществе хранителями персоналистической культуры становятся актеры, писатели, певцы. У нас же все это исчерпано. Мы дошли до полной деградации (самое удивительное: в демократическое время!), когда создали себе «последнего героя».

Шли к этому долго, перебирая одного выродка за другим. И вот дошли. Теперь уже никто не может символизировать аристократические традиции общества. Даже актеры… А уж военные, вы сами понимаете: там «настоящий полковник», под которым – согласно песне Аллы Пугачевой – скрывался «уголовник». (Кстати, вы знаете о ком эта песенка Аллы Пугачевой? О полковнике Федеральной Службы Безопасности Путине! Только я бы переиначил чуток: настоящий покойник он, а не полковник).

Тирания, или «президент-гиперссылка»

Есть тайная тоска демократов, разуверившихся в демократии, по аристократии.

И дело тут не только в демократах. Дело в том, что сформировался некий медиальный паразитический класс, или класс медиальных собственников, которые стремятся к псевдоаристократическому управлению страной с использованием, в основном, информационных ресурсов.

А с другой стороны, образовалась многочисленная бюрократия, которой вместо демократии выгодно перейти к партийно-бюрократическим методам управления страной, как во времена КПСС. Всеобщее прямое избирательное право мешает бюрократическому назначению представителей власти.

Наконец, сам народ устал от того, что им все-время манипулируют, и в нем проснулся «монархический инстинкт». Он хочет батьку-царя, который будет управлять всем, а не постоянные выборы во все органы власти. Такой монархический тип правления наиболее распространенный в российской истории. Вместо того чтобы избирать многих и контролировать их, легче избрать одного, который назначит уже всех остальных. Это тип «президента-гиперссылки», который несет в себе остальных. Но это, по сути, то же самое, что тирания.

Например, «президентом-гиперсссылкой» был Иосиф Сталин, который назначал всех. Им был и Наполеон, и многие другие диктаторы, приходившие на волне популярности (то есть вполне демократическим путем), но разрушавшие демократические институты и ведшие антидемократическую политику. – Вспомним римских цезарей.

Подобный тип «монархической демократии» ведет к произволу и «террору сверху». Он же несет опасность гипербюрократизированности общества, поскольку управлять страной «президент-список» может только при помощи огромной, никому неподконтрольной бюрократической машины.

Аристократия свободы

Спасти положение может только аристократия. Я говорю сейчас не о знати, а о аристократии в глубоком понимании. Знать относится к аристократии примерно так же, как тирания – к монархии. Это внешняя сторона правления высших людей, которые чаще всего являются карликами, вставшими на постамент своего рода или своего положения. Подлинная аристократия – это вовсе не знать, которая правит по праву своего рода, а правление славных и выдающихся людей своего времени.

Аристократия понимается как та же демократия, но наполненная реальным, а не формальным содержанием. Чаще всего это демократия для избранных. Правильнее сказать, что это стремление не к демократии, а – к свободократии.

Формальную свободу мы получаем и при демократии, однако это свобода без возможности повлиять на мир или способность влиять на него коллективно, объединившись с другими. При демократии мы пользуемся правами, но не обладаем индивидуальными возможностями. Истинные же права, как писал Барух Спиноза, «определяются нашими возможностями». Иначе говоря, мы имеем право на то, что мы можем.

Нам предоставляется шанс вместо возможностей. Как при игре в рулетку. Однако такое «общество шансов» далеко от подлинно свободного, в котором человек раскрывается в соответствии со своими задатками.

При демократии человек постоянно продает свой труд. Он работает ради денег, но не ради результата. Демократия и рыночная экономика коверкает человека. Предоставляя ему множество прав, она не делает его свободным, поскольку он подчинен жесткой необходимости – постоянно продавать себя и свой труд.

Творческий же человек стремиться не просто к свободе, но к тому, что я назвал свободократией – к распространению своего «Я» на окружающий мир. Он стремится к объективации своего духа. Это может принять даже форму тирании.

Но стремление к свободе не становится стремлением к диктатуре, потому что существует другой выход – стремление к аристократии, к влиянию высшего на мир. Демократия же на мир не влияет никак – кроме того, что она всем дает шанс. Но когда свобода заменяется на шанс, это означает, что вы находитесь в тюрьме.

В истории никогда не существовала демократии для всех: в древних полисах демократия свободных граждан обеспечивалась рабами. Сочетание демократии и рабства характерно было и для ранней Америки.

Во многих случаях демократия совмещалась с национальными ограничениями. Это видим в сегодняшней западной системе, в которой иммигранты практически бесправны.

Так что в чистом виде демократия невозможна нигде. Везде она является подкладкой либо для тирании, либо для олигархии.

Случай полиархии

Случаи, когда в рамках самой демократии возможна аристократическая реализация, крайне редки, – но они есть. Это – довольно редкий строй в Исландии, где все жители являются членами парламента. И, кроме того, – все графоманы, каждый третий исландец что-то пишет. Подобные «аристократии-демократии», или полиархии, имели место и в древнегреческих городах-полисах. Для них характерно тождество элиты и электората (то есть именно того, что сегодня так часто разделяется и противопоставляется друг другу). В древнегреческих полисах существовали архонты, но это не совсем правители или парламентарии. Это также не аристократия (в привычном наследственном понимании). Правил и создавал законы в полисах народ. Народ был элитой и электоратом одновременно. Поэтому такие демократии называли полиархиями, по аналогии со словом «монархия».

Весь народ был царем, если царь у всех был в голове. Но при монархии правит один человек, а при полиархии – весь народ. Тем самым устранялась проблема выборов и отчуждения власти от народа, – бич современных представительных демократий. Народ и власть были полностью тождественны, что можно видеть также в военных демократиях.

Если вы зададитесь вопросом, кто правит в Чечне, то есть в Ичкерии, то вы не найдете правильный ответ. Там правит совет командиров, но за каждым командиром стоят вооруженные люди, и ичкерийская армия не основана на жестком военноначалии. Там нет рядовых, которые подчинялись бы одним офицерам, а те – в свою очередь – подчинялись бы другим офицерам и генералам. Там нет генералитета в собственном смысле слова, по званию, только бригадные генералы, но это те же командующие, за которыми стоят люди.

Таким образом, можно сказать, что чеченской (ичкерийской) армией правит совет архонтов, но он представляет всего лишь вооруженный народ. Он – ничто без тех, кто за его спиной. Это есть классическая ситуация полиархии. Президент Масхадов был избран народом, но был выбран в мирное время: поэтому он был гражданский президент. В условиях войны – он лишь один из архонтов. Подобная система не нуждается вообще ни в каких выборах, в ней нет ни избирателей, ни избираемых. Шамиля Басаева никто не избирал, его избрал случай.

Но ситуация полиархии разрушается в условиях мира. Ее трудно поддержать в современных условиях. Нам трудно представить Шамиля Басаева в мирное время даже министром обороны или даже президентом, или парламентарием. Он просто не вписывается в эту систему. Он – то, что германцы называли герцогами, а викинги – конунгами. Это предводитель, олицетворяющий свой народ на время войны.

Я придерживаюсь той точки зрения, что и демократия, и аристократия – в более позднем значении слова – образовались в результате расщепления полиархии. Стремление военных предводителей – герцогов – передать власть по наследству привело к появлению королей и другой наследственной знати. Воспроизводясь же только по наследству, аристократия вырождается и, как правило, приобретает чванливый вид. По мере того как аристократия вырождается, ей на смену приходит ее заменитель – представительная демократия, которая избирает правящих людей путем демократических выборов. Но правит ли при этом сам народ? Во что вырождается избиратель – в «однорукого голосователя», который может проявить себя, лишь засунув раз в четыре года избирательный бюллетень в урну?

Внешне эта ситуация выглядит вполне демократической. На деле же сотни избирателей в наше время хотят засунуть свой бюллетень совершенно в другое место…

При полиархии выборы не проводятся, но народ там правит реально. Он правит своими возгласами, и своей кровью – во время войны. Это напоминает первобытнообщинный строй, но кто сказал, что первобытнообщинный строй не был полиархией? Кто сказал, что он был примитивным? Германцы, возглавляемые своими королями и герцогами, с каменными топорами шли на Рим. Про эти племена можно сказать, что они жили при «первобытнообщинном строе». Но такой же первобытнообщинный строй был у дорийцев, когда они завоевали греческий полуостров; или у арабских племен, когда в шестом веке их собрал пророк Мухаммед. Подобный строй был и у жителей Америки, когда в нее пришли колонизаторы. Нужно пристальней вглядеться в этот строй, чтобы понять, как он высок в действительности; какой могучий дух в нем заключен. Дело в том, что нации, которые теряют «первобытнообщинное» состояние, вырождаются, даже если он приобщаются к цивилизации.

Современная Чечня также сохраняет многие «первобытнообщинные», или просто общинные, народные, элементы своей социальной организации. В Ичкерии отсутствует государство, но там есть могучие племенные вооруженные силы, могучие тейпы, воины и командиры, которые делают ичкерийский народ неразрушаемым. Это и республика, и федерация, и монархия, и демократия одновременно. Физически уничтожить эту нацию можно, но разрушить невозможно.

(И возьмем для сравнения Россию и русский народ. Это могучая циклопическая имперская государственность, занявшая почти одну шестую часть земли, а на самом деле это новый Вавилон. Община русская разрушена почти полностью. Народа нет просто. Это всего лишь кусок говна, намазанный на огромный геополитический ломоть. Русской нации нет совершенно, хотя когда-то это был сильный народ, обладавший общиной и народными типами, которых сегодня мы почти не видим. Увы, этот народ сам себя истребил, причем стал жертвой собственной империи)

Ичкерийская же община жива, и разрубить ее то же самое, что попытаться топором разрубить молекулу воды. Даже если вы нагреете воду, и она превратится в пар, вы не измените ее сущность. (Единственное, чего достигли русские войска на Кавказе – это превратили чеченцев в перегретый пар. А вы знаете, что есть перегретый пар? Его называют пятым состоянием вещества, близким почти к плазме. Капля воды может поднять скалу, если ее превратить в перегретый пар. Подобного пара не выдерживает ни один котел в мире. Такой пар может и горы поднять, и разорвать вдребезги Россию!) –

Разумеется, дорого чеченскому народу обошлось это «перегревание», но еще дороже оно обойдется России.

Народ этот реально избирает своих командиров, а они полностью определяют внешнюю и внутреннюю политику государства. Это настоящая демократия.

Кстати, Ичкерия очень напоминает Польшу времен Речи Посполитой, где правила шляхта, а король и крупная знать мало что решали. Хотя формально это была монархия, на деле это была республика. Ее нельзя было назвать даже аристократической республикой, ибо шляхта не была никакой аристократией. Это было рыцарство, или мелкая поместная аристократия, – не путайте ее с дворянством, которая своей независимостью олицетворяла саму Польшу. И точно такую же картину мы видим в сегодняшней Чечне: в ней был президент Масхадов, но он правил в основном формально. А реальный рыцарь, которого никто не избирал, но который сам возник в ходе войны – это Шамиль Басаев. Правит Ичкерией союз рыцарей. Президент без них – ничто. Они не являются его бюрократией, это он – их бюрократия, он их исполнитель.

Русские называют это слабостью, а на самом деле это сила: великая сила чеченского народа, потому что страной управляет низовая аристократия и группа низовых военачальников, представляющая свой народ, или свои отряды так, как они есть. Мы называем это бандами, но это есть настоящая демократия.

Представительная демократия исторически утвердилась в ответ на вырождающуюся аристократию, но решилась ли тем самым основная проблема любого управления – противоречие между теми, кто правит и теми, кто правит? Если не устранить это противоречие, то общество в конце концов перестанет доверять власти. Легитимность власти, ее репродукции, будет нарушена. Следствием станет восстание против, как сказал Юлия Тимошенко, нечестной власти.

Хотя тут еще один вопрос появляется: а сам народ честный?

(окончание следует)

Андрей Новиков, независимый аналитик