Почему можно бороться с простыми российскими людьми

Проблема войны против российского общества, – против обычных простых российских людей, попросту говоря – терроризма, сводится, если подумать, к одному единственному вопросу: могут ли все эти люди считаться моими врагами?

Будем рассуждать абстрактно.

Существуют люди, которые не сделали мне никакого зла, и потому какая-либо война с ними кажется абсурдом. Есть люди, которые причинили мне зло, и война с ними является конкретным делом.

Спрашивается, как можно воевать с Россией в целом?

Прожив всю свою жизнь в одном провинциальном городе, я прекрасно понимаю, как простые обычные люди могут уничтожать отдельного взятого человека, если он на них в чем-то не похож. Это начинается со школы и может продолжаться всю жизнь. Это приняло системный характер в современном обществе. При этом любая попытка противостоять такой травле будет, конечно же, названа терроризмом. (Вам, кстати, не кажется странным, что терроризмом всегда называют сопротивление меньшинств? Насилие большинства всегда зовется законом).

Я хочу сказать, что к России я отношусь почти так же, как средний российский обыватель пять лет назад относился к Чечне. (Напомню, что средний российский обыватель еще недавно обсуждал возможность полного уничтожения Чечни: демократия создавала возможность прямой ответственности российских людей за действия своего президента Шарикова, который принялся стирать Чечню на практике).

Как россияне относятся к Чечне, так и я отношусь к России. Для меня моя Родина – безнравственейшее явление на Земле, подлейшая цивилизация, убивающая лучших людей, плодящая выродков и подонков. Я объявил этой стране войну.

Но какую войну?

Для меня мало, чтобы россияне прекратили существовать как одна из поганейших наций на Земле: я хочу, чтобы перестала существовать Российская Федерация. Моей целью является полное моральное уничтожение России и русского народа. Моей целью является не убийство «женщин, детей и стариков», а выкапывание даже мертвых и убийство их. Моей целью является уничтожение самой идеи народа, который зовется русским.

Моей целью является уничтожение бесплотных духов, которые населяют Россию и которые питают русских своей энергией. Моей целью является уничтожение русской истории как таковой.

Говорить в таком случае о терроризме, как вы понимаете, бессмысленно, потому что это нечто большее, чем терроризм. Это превращение в труху самой духовной основы русского народа.

Возникает вопрос: как это сделать?

Моим основным оружием должны стать сами люди. Уничтожение людей в создавшихся условиях выглядит так же бессмысленно, как уничтожение склада с оружием, который может быть использован против врага. Задача заключается не в том, чтобы уничтожать людей, а в том, чтобы направить их – морально – против собственной страны и собственного демонического государства.

Христиане, первоначальные, обращая в добродетель грешника, предлагали ему мученичество, как искупление грехов. То же самое я предлагаю российским людям. Они должны искупить грехи того государства, в котором они живут.

Они – мое оружие. Я чищу их мозги, как боевик чистит свой автомат. Именно эти люди, когда наступит день, должны выступить идущей моральной стеной против преступного режима.

До сих пор режим убивал только таких, как я. Но теперь он будет уничтожать всех подряд. Ибо чем больше людей он затронет своими репрессиями, тем скорее они поймут, что они живут в преступной стране. Что им надо сплачиваться.

Сейчас им это не понятно: они смотрят на меня, как на дурачка, и считают, что мне делать нечего. Как выразилась одна женщина по фамилии Саломатина, «я от жира бешусь». Ничего: скоро вы будете беситься уже не от жира! Скоро из вас жир потечет. Чем больше режим выселит людей из их квартир, забреет в армию их сыновей и убьет их там, превратив в пушечное мясо, тем скорее люди поймут, где они живут.

Я не могу не задуматься над вопросом: почему каждый из российских людей так легко решается быть воплощением своего государства? Отчего они, не задумываясь, становятся солдатами, милиционерами, учителями, чиновниками, судьями?

Вот смотрю на девочку-прокурора, и понимаю, что она – один из микродвигателей государственной машины. Я не испытываю к ней личной ненависти, но эта молодая женщина – воплощение своего педерального государства, и, если понадобится, станет безжалостно выносить приговор, выселять из квартиры, применяя драконовы законы.

Или возьмем мальчика, учащегося. Он идет в школу милиции, а потом принимается бить и глумиться над окружающими людьми. Происходит это примерно так. Подходит к первому попавшемуся мужику и, воровато озираясь, и требует у него документы; после чего несмело толкает его впереди себя. Так, раскрасневшись, он приводит этого мужика в отделение, и все менты поздравляют его: с первым, дескать, задержанным тебя.

Потом этот мальчик отбивает в отделении мужику почки. С первой почкой тебя. И вот он уже мент, получивший боевое крещение.

Когда произошла метаморфоза? Не в тот ли момент, когда он согласился стать носителем российской государственной власти?

И тысячи людей в нашей стране готовы участвовать в государственной власти, не задумываясь, в чем они участвуют. Государственная власть дает им оправдание той похоти, которую они осуществляют. Как мне говорила молодая женщина-психиатр, «я могу выпустить тебя, а могу и нет». У нее было молодое раскрасневшееся лицо. Ей было весело от своей работы. Мне тоже будет весело. Очень скоро.

Вообще власть любая – субъективна, но государство – объективно. Любая власть, субъективная человеческая власть, пытается использовать государственные ресурсы.

Власть, пользующаяся государственными ресурсами – ужасна.

В нашей стране это власть чиновников, пользующихся авторитетом педерального государства, которое они представляют.

Они уверяют себя, что участвуют себя в чем-то объективном, то есть необходимом для общества. Что они борются с преступностью, воюют с террором, выплачивают пенсии и дают людям образование. Но достаточно посмотреть на то, как это происходит, и мы понимаем, что перед нами не государство, а оборотень. Цена нашему образованию – копейка. Контртеррористические операции сами по себе становятся террористическими актами, а преступность сосредотачивается в правоохранительных органах. Целью же является только одно – грабеж государственной казны. Постоянная приватизация государства, выкачивающего могучими насосами деньги из населения. (В этом, кстати, особенность русской приватизации, ибо выгодно все время грабить государство, оставив за ним органы насилия и фискальные функции, чем что-то приватизировать и нести ответственность за предприятие).

Власть, любая, опасна тем, что она пользуется государственными ресурсами и развращает человека. Некоторых она, говорят, развращает даже абсолютно. Некоторые делают из нее собственность и торгуют ею. Наша приватизация началась с приватизации государственных ресурсов, но и закончилась тем же. Среднего класса собственников не создано – однако создан средний класс чиновников, постоянно приватизирующих государственную казну.

Абсолютно или не абсолютно, но когда вам государственной машиной дано право бить, лгать, и вы входите во вкус, – то вы меняетесь. Такая власть соблазняет похотью насилия. Обратите внимание на то, какие красные лица у ментов и сотрудников исполнения наказания. Что они делают на работе – онанизмом занимаются? Нет, они бьют. Это штука пострашнее, чем онанизм. Это похоть насилия, которая для некоторых людей сильнее сексуального инстинкта. Я помню случай демонстрации на Пушкинской площади 21 августа 1988 года. Когда нас поместили в 108 отделение милиции, вошел какой-то непонятный спецназ под два метра ростом. Меня подняли за волосы. Спецназ потом ушел, а обычный оперативник-мент, в штатском, бил о каменный-плиточный барьерчик резиновым гибким изделием и говорил Евгении Дебрянской: «Евгения Евгеньевна, – обращался он почему-то по имени отчеству. – Мне что от жизни нужно? Триста рублей в месяц и возможность бить людей каждый день». На самом деле, многим даже и триста рублей не нужно: только возможность каждый день бить людей. Потому что таким образом они получат энергию, которую не купишь ни за какие деньги.

Государственная машина заглатывает миллионы людей, и делает из них присоски осьминога. Приятно быть присоской? Приятно бить каждый день? Похоть власти развратила многих.

Я думаю, это проблема всей сегодняшней российской молодежи, которая является «поколением профессионалов».

Вот наше поколение еще задумывались о том, в чем предстоит участвовать. Мы говорили себе: уж мы-то точно не будем ментами, кебешниками, лгущими чиновниками, партийной номенклатурой. (Впрочем, кто их знает, кем они были бы. Мое поколение просто видело неэффективность советской управленческой машины, и отшатнулось от нее. Но спросим себя: будь эта система эффективной и хорошо оплачиваемой, не стали бы многие из принимавших участие в группе «Доверие» исправными комсомольцами? Приведу удивительный пример: некий Чуев, который был организатором Демократического союза, стал впоследствии путинцем. Такая же история случилась с Андреем Исаевым; да и со многими ли она не случилась? Все они участвовали в демократических неформальных движениях в силу постмодернизма; демократизация была постмодернизацией советского строя. Но вот сложился из постмодернистских картинок кубик-рубик нового тоталитарного строя, и каждый валет занял свое место в нем). А новое поколение таких вопросов не задает. Оно просто репродуцирует остаточный тоталитарный строй, делаясь «профессионалами», работающими за деньги.

Кстати, это удивительный пример, когда либеральный подход прекрасно соединился с тоталитарным строем. (Как написал сатирик Владимир Алексахин, журнал «Огонек», № 28/ 1990, - «проблема консолидации окладов и прикладов»).

Вот мы ее и получили – это консолидацию окладов и прикладов. Примочек и замочек. Черномырдина с Чернокозовым.

Работа за деньги в комсомоле, в партии (или партиях), в репрессивных институтах, в полиции и армии!

Дружинники – и те подрабатывают сейчас… за тридцать рублей в месяц. Я не знаю, специально ли назначили им эту цену. Цена Иуды за одно дежурство! Кстати, ведь это еще и цена… доллара. Тридцать рублей. Даже доллар иудит теперь…

Тогда, в конце 80-х, режим не решил эту задачу.

Он видел, как рассыпается страна; как молодежь идет из госструктур, как пал комсомол и неэффективна прежняя система управления.

Тем не менее, вообразим, что нашлись бы такие прагматичные люди, которые завели бы государственный аппарат и всю низовую административную власть на коммерческой основе. Стали бы набирать мальчиков в школы КГБ, наращивать милицейские кадры, создавать более прагматичный комсомол.

Неужели нашлись бы такие, кто принял бы участие в этой коммерциализированной государственной машине?

Скажу честно: я не знаю. Не исключаю, что и из моего поколения сумели бы сделать проституток государства. Ведь не все в нем были убежденными демократами. (Правильнее, впрочем, сказать, что там убежденных демократов не было вообще. Это были, так сказать, демократы по необходимости). Может быть, удалось бы.

А может – уже удалось.

Ведь вся эпоха демократических перемен-перестроек была вытянутой в дугу репродукцией советской системы. Ведь итогом стало то общество, в котором мы сейчас живем.

Либерализм оказался меркантильным воспроизведением советского строя. Он открыл дорогу профессиональной репродукции общественных корпораций и создал стимул для того, чтобы люди работали на государство. За деньги.

Те, кто сейчас в милиции, судьями, учителями, военнослужащими, даже не задумываются о том, кому они служат. Все они служат Мамоне. Деньгам. Деньги – это самый верный способ выключить у человека «химеру по имени совесть». Можно работать хоть в Чернокозово – лишь бы платили деньги. Можно работать в ФСБ, в безжалостном российском суде и выселять людей из квартир. Только бы платили!

Можно работать учителем и фарисействовать перед детьми, которые смотрят на вас широко открытыми глазами. Лишь бы платили!

Можно работать дружинником – за «тридцать рублей в час» – сказать проще, за доллар в час. Доллар сегодня конвертируется по цене Иуды.

Так вот, вообразим на минуту, что советскому строю удалось бы решить задачу своей профессиональной репродукции.

Да он и развалился в конце восьмидесятых, между прочим, только в результате того, что не решил эту проблему соединения «окладов с прикладами». Ведь вовсе не из-за морального прозрения люди выходили из партии и комсомола. Дали бы хорошую зарплату – не выходили бы. Просто никто не хотел за коврижки работать в государственных структурах.

И вот представим, что советский строй тогда коммерциализировался бы. Он решил бы эту проблему. Он нанял бы фээсбешников, учителей, ментов, чиновников и дал бы всем им хорошую зарплату. А помимо зарплаты – немного подворовывать и грабить. – Чтобы, как говорится, смысл жизни был в работе. – Ведь чиновник, который не грабит хоть понемногу, чувствует, что он работает напрасно!

Кстати, по такому пути пошла последующая либерализация государства. Коррупция была возведена в норму жизни, а власть стала товаром. И последующая реконструкция путинского режима, последующая неосоветизация возникли на этой сделки с бюрократией: дать кесарю кесарево, чтобы цезарь получил цезарево.

В точном смысле это – тавтология, но попробуем сказать иначе: высшей власти требовалось, чтобы низшая власть получила свой кусок. И после этого заработала государственная машина. Путин начал реконструкцию тоталитарной машины с того, что дал полный карт-бланш бюрократии. Он позволил чиновникам – грабить, армии –

убивать, милиции – сбрасывать людей с поездов, интеллигенции – лгать и фарисействовать в эфире. Он дал каждому свое. После этого государство заработало, восславив своего фюрера. Фюрер, впрочем, понимает, что бюрократия способна растащить государство, сделав его битой картой в ограблении народа. Она способна делегитимизировть его режим. Путин поэтому начинает борьбу с коррупцией. Это может стоить ему президентского кресла. Самоорганизовавшаяся бюрократия может свергнуть Путина подобно тому, как она свергла Хрущева.

Я думаю, современная молодежь лишена того нерва совести, который был у моего, демократического поколения. Сегодняшние люди не задумываются о том, что они делают. Не задумываются о тоталитарных традициях, которые они воспроизводят, когда занимаются той или иной профессией. Это какие-то проститутки истории. Они приходят в учреждения и начинают просто издеваться над людьми. Та девочка-судья сажает, этот парень бьет, и лжет как змея, другой выставляет вперед руки, как рак, третья как проститутка, как сурок сидит в программе «Время», сложив ручки на груди.

Мне это напоминает процесс создания уголовников. В уголовной среде дают мальчику нож и говорят: подойти и убей того мужика. Он подходи и убивает. Так он делается преступником. Так его вводят во зло.

Но точно так же поступает и наше государство, когда дает мальчику, закончившему десять классов, дубинку и говорит: иди, мочи, ты теперь милиционер, ты солдат внутренних войск. Или дает солдату автомат и говорит: можешь стрелять в Чечне и делать с аборигенами, что хочешь. Можешь пытать их. (Поистине Чечня – только репетиция перед тем, что они будут делать теперь с собственным народом. Бумеранг возвращается).

Или дает в руки девочки-прокурора уголовный кодекс. Карай! И те делают это, не задумываясь.

У меня была знакомая в Балашихе. Она работала судебным заседателем. Я ее частенько спрашивал: неужели ты не испытываешь неловкости от того, что судишь других, не сделавших тебе лично никакого зла? Одна говорит: не-а. Эта женщина, несмотря на маленькую фигурку, познала похоть власти.

Сегодняшняя молодежь – еще хуже. Она – робот своего государства. Чудовищная молодежь, которая будет смачно и весело работать.

Все они – это своего рода наемники-террористы, коих государство нанимает на поганую работу. И отношение к ним должно быть соответствующим. Как к наемникам. Что делают с наемниками?

У нас самое народное государство в мире. Все дело в том, что наше государство – это половина всего общества.

Возьмем хотя бы нашу армию. Через нее проходит почти вся молодежь. Но что такое армия? Простейшая чиновническая структура. Солдат – это чиновник собственного государства. Это простейший чиновник. И он не столько Родину защищает, сколько служит ей. (Как я уже писал в одной статье, различие между «защитой» и «службой» Родине примерно такое же, как между защитой женщины и службе ей). Я вообще не понимаю, что значит в нынешних условиях защищать Родину. Зачищать – да. Но разве все они защищают Родину? Они ее предают каждую минуту. Ибо эта Родина потом будет расплачиваться за все их преступления.

Солдат – это чиновник своего государства. Государство имеет его. Оно может перевести его из военнослужащего просто в раба. Это называется альтернативной военной службой на современном языке, хотя это то же самое, что назвать барщину альтернативным крепостным правом.

Альтернативная служба – не что иное, как трудовая повинность. Ее образовали путем замены воинской повинность на бесплатную трудовую.

Сделано это по принципу всех диктаторов: заменять большее зло на меньшее. Человека сначала ставят в безвыходное положение, а потом говорят: хочешь не в армии служить, а санитаром в доме престарелых работать по месту жительства? (Кстати, объясните, какое отношение имеет дом престарелых по месту жительства к армии! Ведь смысл первоначальный замены военной службы альтернативной был в том, чтобы работать в военных госпиталях).

Приведу более популярный пример. Солдат работает на кухне в своей части. Можно ли его отправить работать на кухне в доме для умалишенных по месту его жительства? Проще говоря, можно ли его ведомственную обязанность (службу в армии) трактовать расширенно как обязанность в отношении государства вообще?

Если да, то возникает способ получить в свое распоряжение бесплатного государственного раба-крепостного сроком на два-три года.

Вот вам вся технология советского педерального государства, делающего из собственных граждан рабов. Берем и вводим в конституцию закон о защите Родины. Можно даже обязать ее защищать и девушек, – они ведь любят защищаться. Так вот, хватит вам защищаться, девушки. Идите в армию честь отдавать! А чтобы веселее было, мы придумаем для вас закон о всеобщей альтернативной проституции.

Имеем уравнение. Человек ничего никому не должен, потому что рождается свободным. Вводим моральную обязанность. Человек должен. Переводим моральную обязанность, – защищать Родину в трудную минуту, – в юридическую и получаем, что человек должен три года служить. Потом делаем еще одну метаморфозу: переводим обязанность по защите Родины в обязанность по труду, прибавляя сюда на всякий случай год (особенность всех жуликов – что-то незаметно прибавлять). И получаем бесплатного трудового раба.

Я был полный дурак, когда с подачи Коли Храмова в восьмидесятых годах подписывал листовки «Доверия» за введение в России альтернативной трудовой службы. И в итоге получил эту альтернативную службу.

Давайте пойдем дальше и заменим церковную службу альтернативной. Скажем, священник крест целовал, а будет сапоги целовать у местного коменданта. Хорошая будет альтернативная служба? Давайте введем альтернативную службу у девочек-десятиклассниц. То они экзамены сдавали за десятый класс, а теперь будут завучу по стойке смирно делать. Хорошая будет альтернативная служба? Давайте придумаем другие альтернативные службы. К чему мы придем? К рабству.

Любое рабство начинается с обмана. С того, что говорят: парень, ты можешь не бегать десять километров кросс, а можешь мне за пивом сгонять. Или не учиться пять лет в институте, выучивая все экзамены, а в бюро комсомола общественным активистом, а отметки мы тебе как-нибудь проставим.

В прежние времена из людей делали проституток, предлагая им в девять часов придти в районный суд и в качестве зрителей покричать на диссидентов. Приходили и кричали! А с чего кричали, спрашивается? А с того, что им это за рабочий день считалось. То есть, мы получаем «альтернативный трудовой день».

Новейшее изобретение режима! Не у станка целый день стоять, а полтора часа поприсутствовать на суде и покричать на врагов народа. То же самое с участием в добровольных дружинах по охране общественного порядка. То же самое с военными сборами.

Человеку говорят: можешь два месяца не работать, а участвовать в военных сборах. Это что – бред? Представьте нашего редактора «Анфаса» Александра Ходякова, к примеру. Он служил в армии и подлежит сбору. Государство ему говорит: брось на хрен свою газету и иди на сбор. Он отвечает: а кто ее делать будет? – А дед Пихто, отвечает государство. И Саша идет. Кстати, мало кто из этих призываемых второй раз дураков знает, что за уклонение от призыва в армию они могут получить тюрьму, а за уклонение от военного сбора – они ничего не получат. Наше государство – жулик и хочет иметь в своем распоряжении баранов.

Между тем эта альтернативная служба есть не что иное, как символ всего бесстыдного российского государства; барщина русского и российского народа.

Но альтернативным будет не только служба в армии. Альтернативным будет и военное положение, через матрицу которого в обществе можно будет создать новую командно-административную систему.

Схема очень проста. Разыгрываем карту терроризма и, благодаря удачному положению в мире, вводим в Российской Педерации военное положение. Под его соусом сгоняем людей в концентрационные лагеря, перераспределяем рабочую силу, обязуем людей работать там, где им не хочется; экспроприируем их личные автомобили, их квартиры, – короче, проводим в стране национализацию. Создаем новую командно-административную систему под военным предлогом. Выдерживаем это «на пару» месяцев восемь, потом отменяем, но… гипс снят, а кости срослись в правильном направлении. В обществе командная экономика и люди, готовые работать за просто так, стоящие в очередях. Плачущие несчастные люди, которые террористы лишили всего.

Вот вам альтернативное военное положение. А вы знаете, что такое альтернативное изнасилование?

Будем говорить прямо: правительству удалось изнасиловать свой народ. Народ этот не оказывает правительству никакого сопротивления. Он подчинился всем его нововведениям. Его удалось заставить выбрать тех, кого надо. Его педерализировали и заставили поддержать войну в Чечне (вслед за которой будет война в самой России). Его удалось склонить свою бегемотно-жирафье-медвежачье-антилопью морду перед Тараканом Тараканычем, а воробья или кота, который трахнул этого таракана тараканыча, объявить террористом и экстремистом.

Российский народ педерализирован. Он послушно склонил голову – видимо, для того, чтобы эту голову отрубило правительство. Скажите, как я должен относиться к такому народу?

Мне даже не хочется дать в его поганую альтернативную морду. Мне хочется плюнуть в эту морду.

Если из русского народа сделали коврик, то я вытру об него ноги.

Андрей Новиков,