Как уже было сказано, идея России - это ментальная ловушка, которая делает русских пленниками Империи. Причем пленниками активными, обороняющими и совершенствующими свой плен, строящих апологетические идеологемы плена, создающих культуру плена, провозглашающих себя патриотами плена.

Показательно, что идея России мирила, казалось бы, непримиримые лагеря. За что бились белые? Известно, за Россию. Как только выяснилось, что красные, пусть поначалу и не ведая того, бьются за то же самое - за Россию, за Империю - очень многие белые прекратили борьбу. И более того, пошли на сотрудничество с большевиками: в качестве военспецов, идеологов и даже тайных агентов ГПУ. Безотказная вербовочная формула Лубянки: "Вы нужны России. Подчеркиваю, не нам, а России. Режимы приходят и уходят, а Россия остается". И, в общем-то, Лубянка права: сменяется листва, а "заколдованный, дикий" лес Империи пребывает вовеки.

Наверное, неслучайно, что самой непримиримой частью антисоветского спектра остались антиимперцы, враги России - национал-сепаратисты, прежде всего балтийские и украинские, которых совдеп и не пытался перевербовать. Уж на что Борис Савинков психологически и идейно был близок к национал-демократии, так ведь и он навернулся на идее России! Увидев, что большевизм стал Россией, Савинков признал большевизм.

Про Колчака и Юденича, отказавшихся признать независимость финнов и эстонцев в обмен на их удар по Петрограду, я и не говорю. Родиной, мол, не торгуем. Целостность Великой России оказалась весомее будущего ГУЛАГа.

Но издавна были и те, кто стремился разорвать этот заколдованный круг. Преодолеть морок. Изменить "родине". Следует признать очевидное. Начиная с возвышения Москвы национальные интересы русских лежали в плоскости государственной измены. И даже ранее - с Батыя. Уже тогда лучшие русские люди, поневоле будучи вассалами сарайских "царей", изменяли Монгольской империи - этой Прото-России. Они искали политической поддержки и военной помощи в борьбе против татар на Западе, в Европе - в родном культурно-расовом мире. Из них стоит назвать, прежде всего, князя Андрея Ярославича, окончившего свои дни эмигрантом в Швеции. Эта фигура пребывает в мрачной тени своего знаменитого брата-евразийца - Александра Невского, который в лице Батыя обрел себе нового отца, став ханским приемным сыном. Александр вошел в российскую историю как патриот № 1, а его брат Андрей - как изменник, предтеча двух будущих Андреев - Курбского и Власова. Измена князя Андрея состоит в его нежелании изменить своей европейской Руси и войти в "монгольский суперэтнос", подобно брату-предателю.

Официозная историография - царская и советская, невзирая на "классовые" противоречия, единодушно обвиняют в измене и Новгородскую республику - за то, что она не пожелала положить русскую свободу, русскую идентичность к ногам татарской Москвы. За то, что Новгород искал помощи у соседей-родственников - у Литвы и немцев, знавших его в качестве одного из великих городов ганзейской Европы. Чему же изменял Новгород? Будущему крепостничеству? Военным поселениям, позднее устроенным Аракчеевым на новгородской земле? Своему грядущему превращению в провинциальный совковый город? Каким мог бы быть Новгород, если бы не угодил в Россию? Смотрите на Стокгольм, Осло, Копенгаген, Гамбург...

В изменники записано и славное русское боярство, доказавшее свою доблесть на Куликовом поле. Бояре, будучи носителями русского европейского самосознания, противились утверждению царизма ханского типа. В чем же состоит их измена? В том, что они не желали изменять своей русскости, своему европеизму и подлаживаться под нравы и обычаи крещеной татарской знати, составившей костяк опричнины? Или в том, что не изменили своим родственным связям с Западом? А может быть, их измена - в стремлении изменить русскую судьбу, снова сделать ее общеевропейской?

В "Словаре" В.И.Даля читаем:

"ИЗМЕНЯТЬ, изменять что, заменять, переменять, давать одну вещь вместо другой; переиначивать, переделывать, давать другой вид". Второе значение этого слова - изменять кому: "переиначивать, нарушать верность, откидываться от кого, покидать, переходить к противнику".

Александр Невский, "перешедший к противнику", и есть изменник во втором, расхожем значении этого слова. Он изменник Руси и патриот России, основанной Батыем. А его брат Андрей Ярославич, новгородцы, Курбский, Власов и весь трагический дискурс Русской Измены - это изменники в смысле "заменить, переменить, переиначить, переделать". Они изменники потому, что стремились изменить, выправить русскую историческую судьбу, однажды исковерканную нашествием Азии. Они хотели не "изменить родине", а заменить родину: рабскую, азиатскую Россию на вольную, европейскую Русь.

Великая Идея Измены - всенародна. Изменить судьбу - личную и народную - стремились бояре, казаки, монахи, первопечатники, холопы... В 1564 году князь Курбский уходит в Литву, став Солженицыным того времени. В том же году Иван Федоров выпускает первую русскую печатную книгу - "Апостол". В Москве. А спустя десять лет, в 1574-м, он печатает первую славянскую "Азбуку" и "Апостол", но где? В "западэнско-бандеровском" Львове! А в 1580-1581 гг., опять же на "западэнщине", в Остроге, он выпускает первую полную славянскую Библию ("Острожская библия"). Очевидно, на Западе Федорову работалось лучше, чем в Москве, где его обвинили в ереси.

В 1601 году маршрутом Курбского ушел еще один лихой человек: дьякон Чудова монастыря Григорий Отрепьев, боярский сын. В 1604 году он вернулся в Московию во главе русско-польского отряда под именем царевича Дмитрия. Ненависть народа к московской власти в лице татарина-опричника Годунова была настолько велика, что ничтожными силами Лжедмитрий I вскоре дошел до столицы и стал весьма популярным царем. Это был первый западник на московском троне, человек умный, отважный, великодушный и щедрый, настоящий герой Русской Измены. Он собирался снять "железный занавес" и позволить думным людям ездить на учебу в Европу, облегчил положение холопов и беглых крестьян, вообще был демократичен, свободен от церковного обскурантизма и, судя по всему, вынашивал планы больших реформ. Это был, условно говоря, Петр до Петра; но если европеизм последнего так и не вырвался за пределы российской исторической парадигмы, то Лжедмитрий хотел ИЗМЕНИТЬ саму эту парадигму.

В 1606 году в Россию из Польши перешел Иван Болотников - беглый холоп, побывавший в рабстве на турецких галерах. Освобожденный австрийцами, Болотников повидал Венецию, был в Польше, где заручился соответствующей поддержкой, а затем появился в Путивле, где возглавил народно-демократическое восстание, которое, по сути, стало войной русских регионов против ненавистного московского "центра". Восстание поддержали около 70 городов Южной и Юго-западной России, Нижнее и Среднее Поволжье. Болотников - единственный из народных вождей, сумевший дойти до Москвы и осаждавший ее с октября по декабрь 1606 года.

Хотели изменить судьбу, "тряхнув Москвою", казаки Степан Разин, Кондратий Булавин, Емельян Пугачев. Не уничтожить это антинародное государство, так хотя бы убежать от него - не в Польшу, так хоть в Турцию, как казаки булавинского атамана Некрасова. Туда же, в случае неудачи, собирался увести своих казаков и Пугачев - даже Туретчина была им милее, чем Россия.

А в 1812 году крепостным русским мужиками милее, чем "родина", был "антихрист" Бонапарт. Простые крестьяне поначалу и не думали поднимать на французов пресловутую "дубину народной войны", поскольку надеялись, что Наполеон отменит ненавистное крепостное право, даст мужику волю. На своего "царя-батюшку", видать, надежды совсем не было.

В 3-м томе "Войны и мира" Л. Толстой описывает, как богучаровские мужики отказываются ехать вслед за барыней "в эвакуацию": "Вишь, научила ловко, за ней в крепость (т.е. снова в крепостную зависимость) иди!". И это несмотря на то, что отказ ехать считался чуть ли не изменой царю. Разные интересы у мужиков и бар, разное видение "родины". Ситуация поразительно напоминает 1941 год, когда нежелание эвакуироваться рассматривалось властями как ожидание немцев - а их действительно ждали: в Балтии и в Белоруссии, в Украине и в "центральном" регионе России. На Брянщине, где вскоре возникла знаменитая "Локотьская республика", по донесениям НКВД "эвакуируемые семьи партийного и советского актива провожались под свист и недвусмысленные угрозы распоясавшейся антисоветчины, а часть сотрудников учреждений упорно избегала под различными предлогами эвакуации". Получается, что Россия царская была чужда русским крепостным так же, как и Россия советская - их колхозным потомкам. Такова правда, а не патриотические мифы с их сусальным Сусаниным.

Лето 1941-го с его повальной сдачей советских солдат в плен - это нечто исключительное лишь для тех, кто не очень знаком с историей, а точнее с характером отношений русских с Российским государством. Андрей Власов с его РОА - прямое следствие этих отношений. "Власовство" - это реакция не только на советский строй; корни "власовства" неизмеримо глубже.

Соответственно, и смысл почитания "великой победы" гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Культ "великой победы" повязывает русских не только с Совком, но и со всей имперской историей. Он произрастает из этой истории и утверждает ее безальтернативность. Основной смысл этого культа состоит в исключении из русского сознания даже помысла о том, что Вторая мировая война предоставляла русским шанс на другую историю: национальную и демократическую. За пражским манифестом КОНР (1944) стоят тени Андрея Ярославича, Андрея Курбского и Марфы Борецкой, так же, как за сталинскими приказами - тени Батыя, Александра Невского и Ивана Грозного.

Диагноз однозначен: культ "великой победы" надлежит удалить из русской личности, как аппендицит. В противном случае неизбежен перитонит и летальный исход.

Традиция Измены должна быть реабилитирована и легализована в русском сознании. Патриотические химеры рухнут, как потемкинские деревни, стоит лишь увидеть, что тот же Иван Сусанин - это в действительности заплутавший в исторических дебрях русский мужик, так и не разобравшийся, где свои, а где - враги; что Минин - это крещеный татарин, который, идя на европейцев-поляков, отстаивал Россию как наследницу Орды; что герои-панфиловцы - это чистой воды миф, сочиненный в прокуренных редакциях прифронтовой Москвы; что Зоя Космодемьянская - это красная фанатичка, поджигавшая зимой крестьянские избы, дабы немцы не могли использовать их для постоя. Люстрация русского духа, люстрация самой русскости - вот что стоит на повестке дня. Необходима, если так можно выразиться, "десоветизация" русской личности на глубину в несколько столетий. Новая русская личность - это и есть главная цель национал-демократии.

Запад нам поможет!

Традиция Русской Измены вплотную примыкает к западничеству. Западничество в ракурсе патриотизма - это синоним предательства. На протяжении всей российской истории патриоты учат: быть русским, значит не любить Запад. Национал-демократия утверждает: быть русским, значит побороть антизападнические комплексы и открыть русскую идентичность через западничество.

Национал-демократия - это принципиально новый русский национализм: антиимперский, буржуазный и западнический. Как уже понятно, противостояние западников и патриотов, конечно, несводимо к спору Грановского и Герцена с братьями Аксаковыми и А.С.Хомяковым. Это противостояние пронизывает всю российскую историю со времен Батыя и определяет ее.

До Батыя такого противостояния просто не могло быть, поскольку Русь являлась частью Запада. Антизападнические настроения, если они и возникали, оставались уделом приезжих византийских церковников. Стремление сохранить Русь в ее изначальном, европейском качестве и было патриотизмом того времени. Однако Батый изменил нашу историческую парадигму. Патриотизмом, с благословения православной церкви, обретшей в лице татар влиятельных покровителей, стала верность ордынскому "царю". Как уже отмечалось, первым патриотом такого толка стал Александр Невский, создавший сам архетип российского патриотизма с его перманентной враждебностью к Западу. Два пограничных боя местного значения - на Неве и Чудском озере - раздутые до метаисторических масштабов, легли в основу квасного мифа о "западной угрозе".

Российский патриотизм - это плод единства шкурных интересов московских князей и православных попов. И для тех, и для других антизападничество стало весьма удобным способом существования. Князья, благодаря ему, получали из рук татар ярлыки на великое княжение; само великое княжение приобрело свое исключительное значение и стало прерогативой московских князей благодаря Орде, которая выступила в роли повивальной бабки самодержавия. Попы, открыто поддерживая ханскую власть, получали от них всевозможные льготы и привилегии, а главное - сохраняли русские земли в качестве своей церковной вотчины, надежно огражденной от посягательств опасных католических конкурентов. Этот симбиоз шкурных интересов светских и церковных властей и породил феномен Москвы с ее похабным "собиранием русских земель". Усиливаясь, Москва воспроизводила ордынскую государственность, воспроизводила Орду в виде России, вытесняя в небытие Русь. Понятно, что к русской истории и к русским интересам этот процесс не имеет никакого отношения.

Таким образом, российский патриотизм - доктрина всецело антирусская. Это легитимация великого русского исторического несчастья, легитимация русского рабства. По существу каждый из патриотов России продолжает дело Батыя, поскольку крадет у русских их европейскую историю, извращает русскую личность антизападным кодированием. Последней стадией патриотической мерзости является евразийство - шедевр идеологического изуверства. Евразийцы призывают русских возлюбить не Орду под псевдонимом - Россию, а саму Орду как таковую, с кнутом, кумысом и кошмой. То есть предлагают русским стать ментальными татарами, подобно тому, как, например, христианство предлагает своим адептам стать ментальными евреями.

В свете сказанного, западничество - это, по сути, национально-освободительное направление русской мысли, которое вот уже несколько столетий ищет пути к восстановлению домонгольской исторической парадигмы. Поэтому адекватный русский национализм не может не быть западническим. Разрыв, а тем более вражда между западничеством и русским национализмом - патология. Равно как и разрыв между русским национализмом и демократией.

Эти разрывы преодолеваются в национал-демократическом синтезе. Национал-демократия - это новое качество, новое измерение и новая глубина русского западничества, поскольку исходит не из умозрительных схем, а из самого цвета кожи русского человека. Наше западничество апеллирует не к книжным доктринам, а, прежде всего, к расовой памяти и расовому достоинству русской личности. Русские - янычары евразийской империи, когда-то украденные у своей матери-Европы, должны снова обрести ее в своей крови, в своем сердце. Только этот, внутренний Запад, может нам помочь по-настоящему. Национал-демократия - это восстановительная алхимия русской личности, курс ее реабилитации. И он может быть успешным только в условиях гражданского общества, в условиях свободы. Ибо только свобода соответствует подлинному русскому психотипу.

Русские гёзы

Надо честно признать: последние пять столетий бытия русского народа - это история населения колонии.

Русские - в гораздо большей степени жертвы Империи, чем, скажем, финны или поляки, имевшие в России региональную автономию и даже свою протогосударственность. В отличие от них, русские попали в историческую ловушку под названием "Россия"; ловушка заключается в том, что Россия успешно выдает себя за страну русских, хотя на самом деле является местом их заключения, типа зоны. Как только русская личность осознает истинное положение дел - она испытает примерно то же самое, что и главный герой "Матрицы", однажды проснувшийся в чудовищной реальности. Расфасованные по ячейкам необъятной Мега-Системы, которая питается их разумом и кровью, русские спят и видят сны о "русской идее" и "Третьем Риме", о своей "всемирной отзывчивости" и "всемирно-исторической миссии". Проснуться - значит понять, что путь в русское будущее лежит через революцию: национально-освободительную и буржуазно-демократическую, антиимперскую и антифеодальную. Вроде Нидерландской революции гезов 1566-1606 гг., только в мирном варианте.

Отметим, что национал-демократия - это историческая реабилитация русской буржуазности, которая всегда третировалась апологетами Империи - и белыми, и красными (проницательный Константин Леонтьев объединил в себе тех и других, когда мечтал о "царе во главе социалистического движения"). Благодаря Империи русские, по сути, застряли в феодализме. Россия - страна перманентного средневековья. Изменить историческую парадигму попытался Февраль 1917 года, однако в силу того, что национал-демократия была представлена в нем лишь зачаточно и фрагментарно, дело кончилось зверской феодальной реакцией в лице большевиков (и, таким образом, сбылись мечты К. Леонтьева о социализме как новом феодализме). Путинизм - это очередная феодальная реакция. Никакого капитализма в России нет, а есть господство чиновно-олигархической знати во главе с кремлевским царем. Чекист во главе православной империи - это, пожалуй, даже покруче, чем леонтьевский царь во главе социализма.

Ответом на это является русская буржуазность - не столько социально-экономическая, сколько - и даже, прежде всего, - психологическая: стремление личности к максимальной независимости от государства, отвращение к религиозным и идеологическим спекуляциям, достоинство и самодостаточность. Это объединяет фермера и художника, студента и квалифицированного рабочего, предпринимателя и врача - всех, кто хочет трудиться, творить, знать, богатеть: русский средний класс в широком понимании, будущих русских гезов, которые выведут свой народ из церковно-имперского небытия к торжеству свободы и разума.

Русский - значит свободный

"Русский человек специально не создан для свободы", - так российский патриотизм в лице византиста К. Леонтьева определил отношения русских с демократией. Вообще, как уже понятно, российский патриотизм - это всегда апология рабства, в большей или меньшей степени. Градус этой апологии может быть различным: от просвещенного консерватизма до воспевания опричнины и ГУЛАГа, но сущность ее всегда неизменна. К. Леонтьев, с присущими ему прямотой и талантом, выразил эту сущность так:

"Чтобы русскому народу действительно пребыть надолго народом "богоносцем", от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен. Не надо лишать его тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность. Эти качества составляли его душевную красу и делали его истинно великим...".

Империи и церкви нужен народ-раб. Сегодня этот пассаж, будто сочиненный совместно Путиным и Алексием II, вполне мог бы прозвучать с трибуны съезда "Единой России".

Нет, нам, национал-демократам, нужен совсем другой русский народ - очищенный хлесткими вечевыми ветрами от затхлой "богоносности", свободный от чиновно-мафиозного "отеческого стеснения", неограниченный и непривинченный; народ, чьим жизненным идеалом были бы не "смирение и покорность", столь милые сердцу чекистов и попов, а свобода и разум, воля и достоинство.

Наряду с короной, скипетром и державой существовал и такой символ имперской власти: Государственный Меч. Но я думаю, что и по сей день где-то в тайных кремлевских святилищах хранится и почитается самый главный атрибут государства Российского: Государственный Кнут, когда-то подаренный Батыем Невскому. Мы, национал-демократы, намерены сломать Государственный Кнут, эту кощееву иглу Системы. Гражданское общество, права и свободы, нормальная политическая жизнь - необходимые условия кристаллографии новой русской личности. Только демократия сможет устранить деформации русского психотипа, возникшие в имперский период; только новое Вече избавит русское сознание от фобий и комплексов, инплантированных в него садистами от государства и церкви. Помните знаменитое полотно Петрова-Водкина: первозданно-голый юный дезертир, бритоголовый после недавнего тифа; он оседлал красного коня свободы и бытийной полноты, и вступает на нем в синие воды истории. Тогда надеждам великого русского художника было не суждено сбыться - равно, как надеждам Есенина, Клюева, Хлебникова и многих других. Полотно осталось как пророчество и образ будущего.

Национал-демократия - это выздоровление русской личности от тифа российской истории с ее горячечными видениями и кровавым бредом. И обновленный, построссийский русский оглядит минувшие века великодержавия и деспотизма столь же удивленно и отстраненно, как заезжий путешественник - неведомые темные мегалиты, опутанные сетью лиан.

Прощай, московит!

Единственным русским психотипом, который признает и культивирует Империя, является психотип московита. Российское государство постаралось максимально распространить его среди русских, настойчиво прививая им московитский менталитет и московитские "душевные навыки". Теперь московиты есть везде, даже среди казаков.

Важно подчеркнуть: московитский психотип не является исходным, он насаждался сверху, кнутом и примерами подлости московских князей, в ситуации сильнейшего стресса и унижения, вызванного татарщиной. Московит - это бывший европеец, внутренне изуродованный до такой степени, чтобы быть приемлемым для Орды. И первым московитом стал, конечно, Александр Невский. Интересно, кто будет последним?

Форма московита, как правило, вполне европеоидная. А вот содержание сводится примерно к следующему: стадный коллективизм; вера в "отеческое" начальство; неуважение к собственности - своей и чужой; босяцкое презрение к качеству жизни и культуре; антиэстетизм; завистливая неприязнь к достатку и богатству; непонимание ценности свободы и равнодушие к ней. В общем, это психотип холопа и хама. А также и деспота.

Империя насаждала его не только среди русских, но и, например, в Украине, в Балтии, в странах Восточной Европы, вызывая ответную ненависть к "русификации", которую правильнее называть московизацией или осовечиванием. Вообще, московщина и советчина - это, в принципе, синонимы; московитов, шедших захватывать Новгород и другие суверенные русские земли, смело можно назвать протосовками.

Короче, московитский психотип - совершенно нерусский. Это как раз пример деформации изначальной русской души, которую определяют такие качества как свободолюбие, стремление к независимости, надежда, прежде всего, на себя самого, здоровый индивидуализм в сочетании с природным чувством локтя, вкус к достатку и процветанию, наконец, чувство красоты.

Повторяю, решающее влияние на формирование московитского психотипа оказала Орда. Татарский кнут внутренне "изваял" московита, превратив население "центрального" региона в некий особый этнос, который остальных русских и за своих-то не считал. Противостояние Москвы и Великого Новгорода - это, прежде всего, столкновение двух названных психотипов: московитского и собственно русского.

Как известно, восторжествовала лжерусская Московия. Начался процесс вытеснения Руси из истории и замены ее Россией. Чтобы полнее осознать антирусскую природу России, надо помнить, с чего началась ее "календарная" история: с "ритуального убийства" Руси в лице Новгородской республики.

Логично, что, пожалуй, самым ярким воплощением московщины стал ненавистник Новгорода и бояр-западников Иван Грозный. В его личности раскрывается еще одно качество московитского психотипа: склонность к изуверскому утопизму. Как известно, Грозный превратил свое государство в некое подобие монастыря во главе с царем-игуменом. Вся жизнь царства была пронизана дыханием близкого апокалипсиса и представляла собой как бы репетицию Страшного Суда в постановке опричнины. Именно эти свойства московитской души позднее потрясли мир неудержимым стремлением к "концу истории" в виде мирового коммунистического пожара и страшного суда массового террора. Большевизм как форма изуверской религиозности - это совместный плод московщины и еврейского левого экстремизма.

Вообще пресловутая "загадочность" русской души, ее "непредсказуемость", "богодьяволизм" - это в действительности, свойства московитской натуры. Достоевский, описывая своих изломанных, мятущихся героев, анализировал как раз московитский психотип, в котором Древняя Русь и Великая Степь борются между собой с переменным успехом, будучи не в силах ужиться.

Психологическая московщина распространилась среди русских, а точнее в русских, как сорняк, поскольку государство Российское создало для нее наиболее благоприятные условия. Красногвардейцы, срущие в античные вазы Зимнего; советские воины-освободители, насилующие женщин Европы; нынешние защитники Бронзового солдата, разгромившие прекрасный Таллинн - это все московщина, которая, бия себя в грудь, вопит о своей "русскости".

Настало время культивации русской души. Национал-демократия как раз и призвана стать этаким культиватором. Многое, очень многое в нынешней русской личности подвергнется "прополке"!

Когда-нибудь, ясным осенним утром, русский человек выйдет на широкую террасу своего большого загородного дома, чтобы послушать, как шуршит листва на каменных дорожках сада. И, заглянув в себя, обнаружит, что он так же, как эстонцы, не любит Бронзовых солдат - и вообще, больше похож на шведа или норвежца, чем на воспаленных персонажей Федора Михайловича, который из актуального диагноза, наконец, превратится в культурный реликт вроде Гомера или Эсхила.

Я мечтаю о том, что появится, наконец, такое понятие: русский бюргер, подразумевающее свободу от психопатической тяги к "предельному и запредельному", от "безбытности" и "богоносности", означающей, как правило, непролазные сортиры и неадекватность "по жизни". Бюргерство есть не измельчание русской личности, но ее трезвение, закалка, оформление. Российское государство всегда боролось с бюргером как с культурным и социальным типом, с бюргерством как состоянием души; оно начало свой исторический путь с уничтожения республики-бюргера - Великого Новгорода. Империи всегда был нужен босяк, а точнее психологическое босячество. Соответственно, для национал-демократии культурная, социальная и, прежде всего, психологическая буржуазность является основополагающей. Вообще, в России - в стране глубоко антибуржуазной - проповедь бюргерства как мировоззрения есть подлинная фронда, абсолютный нонконформизм. По существу, это проповедь революции.

Резюме

Итак, национал-демократия - это единственная по-настоящему глубокая оппозиция актуальной Системе, поскольку является оппозицией не просто политической. Национал-демократия - это оппозиция цивилизационная; это русская альтернатива Российскому государству, исторической России. Она всегда тлела в подполье российской истории, и теперь легализуется. Национал-демократия есть квинтэссенция русской крамолы. С другой стороны, путинщина явно претендует на то, чтобы стать зловонным концентратом российского государственничества, последним прибежищем патриотических негодяев, кнутопоклонников всех мастей. Похоже, "Новгород" и "Москва" сойдутся на последний и решительный бой. Мы не переоцениваем свои силы. За нами пойдет меньшинство, но это будут те, кто способен обрести в себе вольный дух варяжской Руси. За нами - качество, а не количество; нация личностей, а не электорат. Мы запускаем ментальный вирус отбора. Как бы то ни было, но национал-демократия уже произвела концептуальное минирование опорной системы Империи.

Возможность изменить судьбу, ставшая раз и навсегда очевидностью - это неизвлекаемая мина, детонатором которой является само будущее.

Алексей Широпаев

Отдел писем

КЦ