(Хайбах. 80-е годы. Автор этих
строк с группой школьников. Фото из личного архива)
Прошлое неотступно преследует нас и напоминает о себе иногда по громким
датам, иногда и просто так, в минуты одиночества. Очень часто я ловлю себя на
узенькой тропе, которой исходил горы Дагестана, Чечни, Ингушетии, где за мной
неотступно, словно детеныши за родителем, ходили мои ученики, которых природа,
первозданная красота воспитывала по - свому.
Да с ней и невозможно было тягаться. Она наполняла юные сердца всем чистым
под небом, увязывала прошлое и настоящее, приводила в гармонию, душевному
равновесию. Дети уходили в горы одни, а возвращались совсем другими. Оказалось,
что больше меня - говорящего, их воспитывала таинственная тишина гор, испытания
сложных переходов и ночные костры, звездный шатер в просвети лесов или на
гребнях вершин, опускавшийся низко - низко, и рассказы о прошлом Чечни. А как
они иногда просыпались по утрам в россыпях утренней росы, пропахшие дымом от
ночного костра. Дети природы. Чище и краше этих людей не бывало на земле.
Пять лет продолжалось это паломничество, и дети взрослели, на место ушедших
приходили другие и тоже почти требовали не сидеть дома. И я снова бросал семью в
нищете и долгах, и уходил в мой и их мир таинственной привлекательности мир.
Начинали от Дуьрин-Лам, с самой южной границы, что на границе с Дагестаном,
уходили к истокам реки Аксай и взбирались на самую вершину гору Берсан - Лам и
Цоболго (Восточной горы), спускались на Анди и по хребту приходили к озеру
Казенной – Ам. В следующий раз уходили в Ассиновское ущелье, поднимались к
Таргиму, что в Ингушетии. А вот один маршрут был особым и запомнился больше
других.
Было это где-то в 86-м. Республиканская станция юных туристов-краеведов
только осваивала новый двенадцатидневный маршрут, и мы, разработчики, повели по
нему первые группы. Повел своих15 человек и я. Начали от Рошни-Чу и пошли вверх
до 31-го километра. Это первая гряда вершин над Урус - Мартаном. Место это со
временем ребята шутливо назовут моим именем – Дати - Корта. Всегда любил
устраивать привалы именно здесь, и многие из местных чабанов, скотоводов об
этом знали и никогда не проезжали мимо, не поприветствовав нас. Это самый
последний поворот на гребень, высотка прямо над родником. Отсюда видна, с одной
стороны, вся Чеченская равнина, а с другой – открывается величественный вид на
царство гор, до самого Казбека.
На второй день мы уходили по Кордойскому хребту, спускались на Муше - Чу и
затем начинался долгий подъем по склону горы Нашахи. Передохнув всего на часок
и перекусив по-походному, спускались среди каменных идолов - братьев,
пустившихся в погоню за похитителями единственной сестры (легенда) и приходили
на Чармхи - столицу нашахинского общества, от которой остались одни
полуразрушенные башни. Здесь ночь уходила в рассказах о благородных тейпах,
древних корнях и родовом котле чеченцев. Происходила эта идиллия на берегу
маленькой тихой речушки.
Следующий день приводил нас в мертвый аул Муцарой, с видом на строения
Тестерхой и Хайбах. Здесь и заканчивается нашахинское урочище.
В тот раз мы пришли сюда промокшие под дождем и уставшие, да и продукты не
уберегли. И в поисках пропитания, пока ребята разбивали палатки, уже под
вечерние сумерки мне пришлось сделать вылазку.
Я почти догадывался, что где-то недалеко должны быть чабаны. Взял ружье и
ушел. Оказывается, и эта предосторожность была не лишней. Как потом выяснится,
охотники подстрелили где где-то поблизости медведя. Только поранили. Зверь потом
не даст нам спать до утра. Ревет где-то в отдаленье, но нам-то от этого не
легче. И в рассказах, что косолапый не подходит к костру, ребята устроили такое
пламя, что все урочище было светлей дня. И я потом долго издевался над моими
юными друзьями.
Моя ночная вылазка оказалась не напрасной. Выше Муцароя я застал чабана.
Имя его не уходит из памяти даже через много лет. Звали его Вадуд. Сам из
Урус-Мартановского района. Принял он меня радушно. Узнав, что я с детьми, тут
же загрузил сыром, сметаной, лепешками, но вот уходить быстро в горах не
принято. Это неписанный закон. Чабаны на все лето уходили в пространство
одиночества и очень скучали по общению.
Когда я завел разговор о том, что нам на следующие дни предстоит пройти
Хайбах, подняться на Никороевскойкий хребет, озеро Галанчож, Ялхороевскую
долину и спуститься на Шалажи, старик как-то загадочно спросил:
-Ты хорошо знаешь эти места, их историю?
Я непростительно самоуверенно ответил: « Да».
Вадуд явно догадывался и был уверен, что я ничего не знаю о том, что знает
он.
-Тогда слушай еще одну историю нашего трагического прошлого,- сказал он
И это была судьба Хайбаха, и ни менее кровавая участь Тестерхоя. Это были
душераздирающие стоны и тени, горящие факелы заживо сжигаемых, объятых пламенем
людей: немощных стариков, женщин, детей. Всего 700 душ, в одночасье
превращенных в пепел.
В ту ночь я ушел от Вадуда другим человеком, и место романтике уступила
кровавая реальность недавнего прошлого.
На второй день я сделаю не предусмотренную инструкцией ночевку всего в двух
километрах от Муцароя, посреди Хайбаха. У единственно уцелевшей башни и того
строения, где произошли страшные события. Поведаю детям все, что услышал от
Вадуда. Я сделаю это и потом, в течение нескольких лет. И пропущу через эту
историю детей из Воронежа, Чуйска, Курска, Москвы, Коломны, Украины…
Много позже я встречусь и с знакомым до этого только заочно Салаватом
Гаевым, написавшим книгу об этих страшных событиях. Случится это между двумя
войнами перед университетским зданием. Подойдет сам и представится.
Оказывается, постоянно следил за моими телевизионными выступлениями. И мы снова
предадимся событиям в Галанчожском урочище.
Так впервые прошел через меня Хайбах, когда упоминать об этом было еще
небезопасно, и в республике, где с лживыми политпросветовскими лекциями об
истории чеченцев и ингушей носились профессор Виноградов и его ученик
Хашегульгов, которым я как-то задам вопрос об этой трагедии и это чуть не
станет большой проблемой для меня.
Я тогда не знал, чем закончатся мои походы с детьми. Понял много позже.
Когда пришла новая трагедия. Когда Хайбах повторился в десятках других аулах и
городах. Я вдруг оглянулся и не увидел за собой многих из моих детей. Погибли.
За нашу тропу, за Хайбах, за будущее. У одинокого и догорающего костра жизни
стались только тени ушедших, слышны только мои молитвы по ним и за них.
Дата Туташхиа.
