На фото: Марионеточный режим первым долгом восстановил истукан коммунистическим деятелям, орудовавшим в Чечне и в Ингушетии
***
Я люблю поезда. За время, что трясешься в пути, можно вволю отоспаться, отдохнуть, иногда даже - собраться с мыслями. Да и общение с людьми стоит многого. Долгая дорога располагает к откровенным разговорам. В сегодняшней Чечне это такая редкость.
Но мне все равно не по душе чистый и ухоженный грозненский поезд. Что там новые вагоны с еще не свалявшимися матрасами и не заплеванными пока тамбурами, если на последней перед городом станции - Ханкале - настроение непременно испортят чеченские девушки и женщины в окружении почти исключительно неместных мужчин в камуфляже и при автоматах?... Здесь я обычно задергиваю шторки.
Не могу смотреть, как они исходят лаской, лишь бы у них что-то купили. Наверное, так же, заглядывая в глаза, унижались и в то время, когда на главной российской базе в Чечне десятками в день пытали и убивали захваченных при зачистках ребят. Какой-нибудь омоновец (эфэсбэшник, гэрэушник - на выбор!) по завершении трудов праведных по дроблению пальцев и ломанию ребер спешил к наспех сооруженным кафешкам. Заказывал шашлычок с водочкой. И получал. Получает и сегодня. Да еще с пожеланиями успехов и фамильярным перебором имен: Санек, Петя, Леха.
Нет, я совсем не против торговли как таковой. Даже между чеченцами и военными. Похожие сценки, разыгрывающиеся на городских рынках, не вызывают желания в отчаянии закрыть глаза, чтобы не видеть. Но для наглядного сравнения представьте себе евреев, организовавших продажу товаров для господ офицеров у ворот Освенцима.
Примеры подобного обслуживания с выездом на место трудно найти в новейшей истории. Убийцы и насильники везде наталкиваются на скрытое или даже явное презрение, а то и ненависть со стороны местных жителей. Сравнить происходящее мне не с чем. В средневековой Европе за армиями обычно следовали обозы с маркитантками. Но даже они, если не ошибаюсь, были "своими" женщинами. Иногда просто легкого поведения, но часто - женами солдат.
Между военными и обозной обслугой не стояла кровь. А здесь чьи-то матери, жены и дочери с одобрения своих мужчин обслуживают людей, только что покинувших территорию концлагеря. Среди них обязательно попадется палач или убийца. Никто не задумывается, что руки, из которых почти благоговейно принимаются денежные купюры, может быть, совсем недавно терзали чье-то тело.
Лозунг о возвращении к народным традициям у нас сегодня превратился в прикрытие фатального нравственного распада общества. Под угрозой отлучения от учебного процесса можно, конечно, заставить всех студенток носить платки, но вряд ли это серьезно скажется на морально-нравственных устоях подрастающего поколения. Куда важнее то, что происходит в реальной жизни, что она, молодежь, видит вокруг себя каждый день. А здесь много такого, чего не было прежде.
К примеру, с некоторых пор у нас взяли за правило публично праздновать рождение очередного отпрыска у какого-нибудь высокого ранга чиновника. Выстрелы, кортежи, застолья, царские подарки и сообщения об этом «важном событии» с непременными поздравлениями по телевидению... Может, где-то это и нормально, но не в Чечне. Рождение ребенка - не тот случай, когда нужно хвалиться, бахвалиться и гордиться. Причем, открыто и не стесняясь. Да и чем - тем, что умеешь хорошо совокупляться? Так это в каждом заложено природой, особых личных качеств и заслуг, как понимаю, здесь не требуется.
К слову сказать, чеченские традиции требуют весьма сдержанного отношения к тому, что у человека ниже пояса. Материться нельзя, сальные шуточки не в почете даже среди однополых собеседников - табу, везде сплошное табу. Да и сама семья - закрытая зона. Для посторонних, естественно. Все, что в ней происходит, должно в ней же и остаться. Высокие заборы вокруг домов - тоже оттуда. Не буду спорить, хорошо, мол, это или плохо. Главное, что таковы народные традиции, к которым нас усиленно призывают вернуться. Вот только неплохо бы, чтобы и призывающие хоть как-то их ценили.
«Вайна х1уа а мега», говорят в таких случаях чеченцы. На русский это переводится как «нам можно все». В поговорке важна интонация. Она здесь не утвердительная, в ней сильны оттенки сожаления и даже - горестного самоосуждения.
Помимо прочего, я не люблю грозненский поезд потому, что по пути, словно сельди в бочку, в него все набиваются и набиваются офицеры, контрактники, сотрудники спецслужб и всякие прочие «защитники» российской государственности. Не вполне трезвые, как водится, или принимающие на грудь уже в дороге.
В мое купе их подсело сразу трое. Майор, молодой работник военной, кажется, прокуратуры и говорливая медичка, направлявшаяся в «Северный» - воинскую часть у аэропорта «Шейха Мансура». Признаюсь, я долго молчал.
Не сдержался, когда майор, как бы шутя, посоветовал медичке одной в Грозный не ехать - заберут, мол, на сбор черемши, сезон наступил... Я, естественно, отреагировал. Завязался не то спор, не то разговор, в общем, перепалка. Медичка замолчала сразу. Прокурорский работник затух после того, как я поймал его на незнании смысла термина «омбудсмен». Пытался что-то доказать лишь майор, с его слов, «битый волк», служивший в Чечне с 1994 года.
Он, например, утверждал, что никаких зачисток с массовыми захватами людей российские войска не практиковали. Наоборот, все было очень даже цивильно - проверяли паспорта и покидали села. Если, конечно, в них не стреляли из-за спин мирных жителей. Тут, конечно, завязывалась перестрелка и все такое прочее... Так что в гибели людей виноваты, заключил майор, опять же, ваши. И похищения он отвергал, заявляя, что брали действительно виновных. К тому же по наводке самих чеченцев. И что казней не было, говорил, и никаких, естественно, фильтрационных пунктов со свалками и захоронениями трупов вокруг.
Я в силу рода профессиональной деятельности знаком не просто с общим контекстом событий, но и с деталями отдельных операций. Майор скоро «поплыл». Сначала попытался огрызнуться, что войска - это не богадельня. После попробовал добиться понимания: а что нам, мол, оставалось делать? Затем и вовсе стал рассказывать подробности своей «боевой» биографии. Выяснилось, что его подразделение в первую войну на территорию Чечни вступило с запада, со стороны Ингушетии. Какое-то время оно было дислоцировано на ачхой-мартановском перекрестке, разрушив находившийся там памятник истории - скифский могильный курган. Он это признал. Весной же 1995 года его вместе с подчиненными перекинули на Сунженский хребет с целью блокирования села Самашки с севера. В последовавшей затем кровавой зачистке этого села майор также участвовал.
По его словам, со своими людьми он вошел в Самашки без стрельбы, «с поднятыми вверх стволами». В селе их якобы обстреляли. Но даже после этого никаких акций возмездия против сельчан не предпринимали. А как же убийство более ста человек из числа гражданского населения, захват заложников, грабежи и уничтожение домов? Нет, ничего такого они не делали. На этом мой собеседник стоял твердо. Но и не отвергал, что в других частях села другие подразделения могли вести себя «не очень хорошо».
Я попросил собеседника назвать себя и часть, в которой служит. Обещал, что сам пойду в самашкинскую мечеть, поговорю со стариками, религиозными и прочими тамошними авторитетами, поклонюсь, если надо, и попрошу переименовать одну из улиц в их честь. В республике уже давно взяли моду называть улицы именами российских военных и целых подразделений, чья воинская доблесть и благородство по отношению к женщинам, старикам и детям вызывает, мягко говоря, большие сомнения. Почему бы не отметить и тех, кто вел себя достойно?
Майор замолчал. Мы уже подъезжали к Ханкале, промелькнули вкопанные в землю танки, оборудованные в поле посты, воинские эшелоны с бронетехникой. Когда за окном показались прилавки чеченских маркитанток, он будто очнулся и, кивнув в сторону окна, ответил фразой, похожей на цитату из известного мультфильма:
- Зачем? Это уже лишнее, вы нас и так неплохо кормите.
Стараясь лишь поддеть, не вкладывая глубокого смысла в свои слова, он затронул то, что волнует многих из тех, кого я знаю. Позволяя сегодня то, что они прежде презирали, чеченцы потихоньку превращаются в народ из обоза. Если нам теперь позволено «все», значит, нечего возмущаться, что и с нами обращаются так, а не иначе...
Усам Байсаев,
